Фотокамера
Шрифт:
Но отец до сих пор верит, что сам забил…
Да и вы тоже! Стоит вас только послушать: чудо-ящичек, волшебный! Еще чего? А я вот сомневаюсь. И всегда сомневался. Каждый раз думал: опять обманка. Хотя Старой Марии не говорил ни слова, поскольку не был твердо уверен. Однажды она снимала меня в моей комнате: я нарочно стал перед большим плакатом с Овератом, а на шею нацепил фанатский шарф клуба «ФК Кёльн»; позже, когда она принесла снимки из темной комнаты, дело выглядело так, будто Вольфганг Оверат сошел с плаката, стал вживую рядом и лично повязал мне шарф, да еще руку пожал. Жалко, снимки не сохранились. Классно они получились. Видно, затерялись, когда — сами знаете почему — я переехал из Берлина в деревню, к папе с его новой
Это из-за того, что в семье на Нидштрассе все пошло наперекосяк…
Ты слонялся там из угла в угол, казался себе лишним…
Поэтому нашему маленькому Тадделю захотелось пожить в новой семье…
Действительно так. Верно. Хотя и раньше — сами говорите — сохранялась только видимость, что в семье все нормально. Мне хотелось гордиться вами, старшими братьями, но вы постоянно ссорились, и никто не понимал из-за чего. А ты, Лара, вечно ныла, забавлялась своим песиком, который был жутким страшилой, но все-таки я тебя к нему немножко ревновал. Не верил, что Йогги катается по всему Берлину на метро, да еще с пересадками. Мама часто бывала занята собой, а папа сидел у себя в мансарде, выдумывая невероятные истории, ездил за границу, занимался избирательной кампанией, про которую я по малолетству и по недоразумению навоображал себе, что она как-то связана с китобойным промыслом и представлял себе: вот отец опять уехал ловить огромного кита…
Ты говорил приятелям по игровой площадке на углу Ханджериштрассе: «Мой папа — китобой, настоящий, с гарпуном…»
Во всяком случае, никто из моих приятелей надо мной не смеялся, зато вы и даже мама, которая в ту пору — я это помню точно — ходила в автошколу, чтобы получить водительские права, потому что папа ни за что не хотел садиться за руль…
И до сих пор не хочет или не может.
Первым автомобилем у нас был «пежо».
В городе у нас много чего происходило, когда отец уезжал по делам избирательной кампании.
По телевизору то и дело показывали демонстрации протеста, полицию с водометами…
Мне исполнилось года три или уже четыре. Говорят, я постоянно задавал вопросы. Только настоящих ответов мне никто не давал. А уж вы, старшие братья, — тем более. Ваши головы были забиты совсем другим. У Пата — девчонками, у Жоржа — всяческой техникой. Папа охотился на китов, никто не мог меня в этом разуверить. К тому же Старая Мария показала мне дюжину фотографий или даже больше, шепнув при этом: «Специально для тебя сняла, Таддельхен, чтобы ты увидел, чем занят папа». Она объяснила, что снимки немножко нерезки, так как на севере Атлантики сейчас сильно штормит. Но папу на китобойном судне можно было хорошо разглядеть — его усы, хотя на голове какая-то странная вязаная шапка. Классный вид. Стоит на носу, с гарпуном, причем держит его левой рукой и целится во что-то невидимое. Зато на другом снимке видно, что он не промахнулся, даже левой. Трос натянут, кит сильно тянет судно. И так далее, пока на последнем снимке не появилась спина кита с торчащим в ней гарпуном. Я был готов поспорить, что видел собственными глазами, как папа карабкается на спину еще живого кита, чтобы получше закрепить его к судну тросом от гарпуна. Наверняка это было опасно — при таком шторме. Но снимков мне Старая Мария не оставила: «Это секрет, Таддельхен. Никто не должен знать, где теперь твой папа и чем он занят».
Странная история.
Похоже на «Моби Дика», которого мы наверняка видели по телику, и ты, вероятно, тоже.
Мы с Патом уже знали, что такое избирательная кампания, хотя еще не вполне понимали, за что боролся отец и почему он никак не мог остановиться. Сплошные выступления на митингах, публичные речи!
Это была уже вторая избирательная кампания с его участием. Четырьмя годами раньше, когда ты, Таддель, еще только родился, он также поддерживал Вилли Брандта, тогда
Тем летом Мария нащелкала своей бокс-камерой «Агфа» совсем другие снимки, о которых я уже говорил; избирательная кампания еще не достигла пика, мы отдыхали во Франции…
А на вид не скажешь, что ее бокс-камера была способна на такие штуки. Обычный трехглазый ящичек. Один глаз посередке, два маленьких — повыше, слева и справа…
Видоискатели «бриллиант». Посредине — объектив…
Я и говорю. А еще сверху имелось окошечко рамочного видоискателя, куда Марихен, впрочем, никогда не заглядывала. Снизу справа крепился спуск и рычажок для перемотки пленки…
Три разные диафрагмы, три отметки дальности…
Вот, собственно, и все. Больше ничего нет. Однажды я приложил к бокс-камере ухо, Марихен разрешила. Но ничего не услышал. Такой вот «чудо-ящичек», как ты, Лара, его называла. Волшебная шкатулка.
Я долго считал обычной болтовней разговоры о том, будто бокс-камера может видеть то, чего на самом деле нет.
Не переживай, Таддель! Сегодня с помощью компьютерной графики и совершенно невозможное делают возможным…
В ту пору мы были помешаны на битлах…
…не говоря уж о мистике и фэнтези, которыми полны телепрограммы…
Из каждой очередной поездки в Лондон отец привозил нам новые пластинки: «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» с «Ритой» или «When I'm Sixty-Four» Пола Маккартни…
В чисто визуальном плане «волшебная шкатулка» Старой Марии вряд ли смогла бы тягаться, например, с «Гарри Поттером»…
А ты, Лара, слушала только своего слащавого Хайнтье — «Подари мне, мамуля, лошадку…».
…«исполни мою мечту»…
…или с фильмом, где оживают динозавры…
У нас же на уме были одни битлы, пока Пат не переключился на «Роллинг Стоунз». Но я продолжал фанатеть, слушая битлов, хотя потом их сменил Джимми Хендрикс, дальше — Фрэнк Заппа.
…достаточно воспользоваться обычной компьютерной симуляцией, и, пожалуйста — ящеры летают и все такое прочее…
Мы отрастили волосы. У Пата они были вьющимися, у меня более прямыми, зато вскоре стали длиннее, чем у Лары.
Да и в городе творилось много интересного. Я почти не скучал, разве что по воскресеньям. Мы были еще малы, чтобы участвовать в демонстрациях, когда приехал иранский шах и его сторонники набрасывались с палками или досками на студентов, полицейский даже застрелил одного; зато мы с Жоржем писали на стенах «Make love, not war!» и рвались в город, где всегда происходило что-нибудь занятное.
Такое желание мы и загадали, а Старая Мария как-то ухитрилась снять нас своей бокс-камерой, в результате чего появилась фотография, где Старшой и я идем среди демонстрантов по Курфюрстендамм, взявшись за руки с Руди Дучке и его приятелем-чилийцем Гастоном Сальваторе, рядом студенты. Мы были против войны, ясное дело.
Тем более против вьетнамской.
Только эти снимки, где мы шагаем в первой шеренге, скандируя «Хо-хо-Хошимин!» и какие-то кричалки против Шпрингера, были такой же мечтой, как фотографии Лары или те, что мне позднее показывала Старая Мария. Например, снимки, где я сижу в автомобиле моей собственной конструкции, который ездил, как все обычные машины, но мог и летать. Я сам собрал из разных деталей маленькую модель — наполовину лендровер, наполовину вертолет. Но на снимках игрушечная модель превратилась в настоящий большой автомобиль, пригодный для езды по дорогам и для полетов… Я был пилотом, кружил высоко над крышами Фриденау… Делал левый разворот, правый разворот… Слева под моим многофункциональным автомобилем высилась башня ратуши нашего Фриденау, перед ней раскинулся рынок, там стоял лоток толстой торговки рыбой, рядом полоумный продавец цветов; оба махали мне руками. Потом я увидел Нидштрассе и наш дом из клинкерного кирпича. Тебе чего, Таддель?