Фототерапия
Шрифт:
– Будь счастлива, киска,– нежно сказал я женщине на фотографии, не подозревающей сейчас, что кто-то посторонний оценивает ее прелесть.– Ты молода и прекрасна, что еще нужно, чтобы видеть себя счастливой.
Я отправил фотографии в конверт, разложил остальные заказы, вернулся за рабочее место.
Люди экономили на пленках. Это случалось и раньше. Теперь, когда самая распространенная стала стоить до 70 рублей, такие случаи участились. Я встречал заказы, начинающиеся новогодними поздравлениями с елкой, подвыпившим Дедом Морозом, конфетти и петардами, а заканчивающиеся утренником по случаю окончания детского сада. Летом много надежд
Лица мелькали, заказы следовали один за другим, машина гудела ровно, давая понять, что намерена отработать всю смену до конца без каких-либо сюрпризов. Ночь медленно катилась по моему рабочему помещению, и люди-судьбы ненадолго задерживались у меня в гостях, чтобы подарить мне частичку себя.
Глава 4.
Выходные я провел – ни то, ни се. Постоянно ловил себя на том, что душа моя тянется к коптерке в центре города. Я смотрел телевизор, иногда пил пиво, разговаривал сам с собой, гулял по улицам, написал письмо матери в другой город. Отсыпно-выходная программа меня изматывала. Дни тянулись, замедляемые моим желанием. Так всегда бывает, я заметил это еще в школе: стараешься максимально приблизить момент экзаменов, чтобы потом быстренько перепрыгнуть через них, а вместо этого видишь полную остановку времени.
Когда подошла моя смена, неделя Марины Кудриковой миновала, ее сменила Ирина Галичева. Симпатичная девушка изысканных нравов. Коновалов и тут проявил природную изобретательность: сексапильная Марина вдруг уступала место сдержанной Ире. У них были даже свои постоянные клиенты, выбирающие недели в соответствии со своим понятием прекрасного. Кому-то нравилась будоражащая воображение Марина, кто-то приходил в восторг от колоритно-строгой Иры. Она была похожа на студентку-выпускницу университета – собранную, красивую, знающую себе цену, при случае не гнушающуюся флирта, избавившись от дымки деловитости, войдя в образ женщины-змеи. Женщины-змеи тоже всегда были в моем вкусе. Если бы у меня был выбор, я бы предпочел неделю Ирины Галичевой.
Дождавшись обеда, я приготовил две чашки кофе и вышел из рабочего помещения к витрине. Обеда, как такового, у нас не существовало (еще один нюанс ожесточенной конкуренции), но человеческая природа не позволяла забыть о том, кто мы есть, и что именно мы создаем роботов, а не они нас.
Я протянул одну чашку Ирине и уселся рядом с ней. С ней я мог поговорить. Не то чтобы Марина подавляла меня своей раскрепощенностью, просто такая у меня натура: не может открыться одному куску женской плоти – ей подавай интеллект.
– Сегодня что-то вяло, – заметила Ирина, отхлебывая от чашки.– Народ как уснул.
– Я понял,– ответил я, мельком оглядев пустой салон. – Смотрела последний заказ?
– Нет. Что там?
Всплеска нездорового любопытства, как у Марины, я не заметил, и это мне тоже в ней нравилось.
– Кто-то приехал с юга,– кисло ответил я.
Она нагнулась, ее стильный пиджак оттопырился, и я заметил под ним нежную мягкость груди. Вытащила из коробки с готовыми заказами набитый конверт.
– Этот?
– Ну.
Она достала фотографии и стала их разглядывать. Пару раз она
Ну, и я оказался прав.
– Моя голубая мечта,– проговорила Ирина, не поднимая глаз.– Никогда не была на юге.
Я не ответил, глотнул кофе и откусил булочку.
– Зарплата по современным меркам грошовая. – Она пожала плечами.– С другой стороны, хорошо хоть так.
– Тебе нравится здесь работать?– спросил я.
Она оторвалась от снимка, на котором мужчина с женщиной преклонных лет стояли на фоне зеленоватых волн, заполнивших мир до горизонта.
– Нравится – не нравится, какая разница,– ответила она минуту спустя.– Все одно лучше, чем на прошлой работе: там я только и получала зуботычины от начальства. Ну, а ты?– в свою очередь спросила она, глядя на меня странным, изучающим взглядом, который всегда заставлял меня тушеваться, хотя я этого и не показывал.– Тебе-то самому как?
– Я – другое дело! – В моем голосе прозвучала уверенность, которую кусок булки во рту только усилил.– Я работаю сдельно. Зарплата приличная. Центр города, что еще сказать. Думаю, ничто не отобьет у людей охоту фотографироваться.
Я немного покривил душой. Доходили слухи о новой компьютерной технологии, медленно, но верно наводняющей страну. Коновалов успокаивал. Если такой аппарат и появится в нашем городе, цена за фотоснимок отпугнет любого клиента.
– Но ведь ты не думаешь, что будешь сидеть здесь всю жизнь?– оторвала меня от раздумий Ирина, и я удивленно на нее уставился. Мне ни разу не приходило в голову ставить вопрос вот так ребром. Всю жизнь? А что заключает в себе это слово? Дни между рождением и смертью? Время, когда не знаешь, что может случиться завтра: развалятся планы или рухнет страна? Правильно ли будет сейчас думать о будущем?
– Не знаю,– ответил я честно.
В салон вошла женщина, на ходу вынимая из сумочки пленку. 36 кадров, механически отметил я. Зарождение удачного заказа. Ирина Галичева тут же отложила фотографии, отставила чашку с кофе и занялась привычной работой.
Иногда мне нравилось наблюдать за клиентами. В периоды бездействия я выходил из коптерки и усаживался на стул рядом с Ириной, подопрев голову руками. Здесь можно было встретить самых разных людей, которых не увидишь, даже если полдня будешь мотаться по городу. Приходили красивые люди, странные люди, упитанные и тощие люди, люди-весельчаки, подвыпившие люди, увечные люди, медлительные люди, люди, заглядывающиеся на грудь приемщиц, люди бандитской наружности, добрые люди. Кто-то мог бросить в мою сторону недоуменный взгляд, вероятно, задаваясь вопросом, кто я и почему здесь сижу. Но табличка-указатель на моей груди мгновенно проясняла ситуацию, и в их глазах я мог заметить небрежное: «А-а. Это тот самый, кто все это делает».
Я усмехался про себя. Я не просто это делаю, гражданка Неприметная Наружность, я держу вас в руках. Я убежден, что на каждом снимке сохраняется кусочек души того, кто пойман в объектив. Я держу в руках ваши души, изрыгаемые резаком, прошедшие до этого через проявитель, отбелку, воду и сушку, я держу вас, я знаю вас, я вас помню. А вот меня никто не знает. Я иду по городским лабиринтам и вижу людей, про некоторых я мог бы сказать что-то особенное, и им невдомек, что может означать мой быстрый взгляд из-под век. Они не в силах представить, что кто-то посторонний знает о чем-то личном в их жизни.