Франция. Убийственный Париж
Шрифт:
Юридические аргументы за пересмотр дела были весомы, но главный сформулировал 9 декабря в «Либерасьон» журналист Марк Кравец, на пороге дома которого Пьера, собственно говоря, и арестовали: «Пьер Гольдман — наш друг». Его защита — последняя битва поколения 1968 года, проигравшего игру в революцию. Вскоре оно расколется, предаст и продаст себя. Превратится в поколение «икорных левых», но у икры, которую они едят, никогда не будет неповторимого вкуса икры, купленной Пьером на честно украденные деньги. «Пьер невиновен» — это повторялось, как заклинание, но виновен он 284 или нет, было уже неважно. Поколение нашло в борьбе самооправдание: камикадзе Пьер довел до логического предела бунт, который они проболтали. Через пять лет двадцать
Кстати, кто там у вас в жюри? Рестораторша, торговец, медник? Все ясно: фашизоидное «молчаливое большинство» осудило Пьера за свой страх и свои сгоревшие в 1968 году автомобили, за своих непокорных детей, за жену-негритянку, за папу Мойшу. Тот же суд дал охраннику завода «Рено» Трамони, в 1972 году в упор застрелившего двадцатитрехлетнего гошиста Пьера Оверне, всего четыре года. Трамони убьют в марте 1977 года — странная параллель с убийством Гольдмана.
Главный козырь защите дал сам Гольдман. В октябре 1975 года шестидесятитысячным тиражом вышла его блестящая проза «Смутные воспоминания польского еврея, рожденного во Франции». Когда 20 декабря кассационный суд отменил по техническим обстоятельствам приговор, заново судить предстояло уже не бродягу, а знаменитого писателя. На процессе, открывшемся 26 апреля 1976 года в Амьене, перед каждым присяжным лежали «Воспоминания»: расстарались адвокаты. Накануне суда в защиту Гольдмана «храбро» выступил лидер социалистов Франсуа Миттеран. Едва успел: 4 мая Гольдмана признали невиновным в убийстве, за грабежи дали двенадцать лет, а 5 октября освободили условно-досрочно.
Сейчас Гольдмана считают убийцей больше людей, чем в 1976 году. Его алиби уже не кажется бесспорным.
Друзей смутила тень полупризнания в романе «Обычные злоключения Арчибальда Рапопорта» (1977): герой убивал «фликов», судей и адвоката. Режис Дебре в 1975 году славил Гольдмана, а в 1992-м сухо констатировал: «В глазах публики он был спасен Холокостом. <…> дело Дрейфуса обеспечило нам целый век нечистой совести». Писателю Микаэлю Празану психиатр Гольдмана рассказала, что он звонил ей перед арестом: «Знаешь, я что-то сделал. Это случилось само по себе. Теперь назад уже никогда не вернуться. Теперь есть только „до“ и „после“». По ее версии, Пьер стрелял, не выдержав женских криков.
«Мог ли я совершить такое и начисто забыть?» — спрашивал он Леклерка. В день убийства его терзала зубная боль. К тому же Гольдман на протяжении нескольких месяцев страдал бессонницей, а когда сон брал верх, принимал таблетки, удерживавшие его на призрачной грани яви и грез. Мне кажется, он мог забыть.
Раввин Фима, опекавший заключенных иудеев, требовал: поклянись, что невиновен, на Торе, и я в огонь брошусь, но спасу тебя. Атеист Пьер поклялся Фиме памятью жертв Холокоста, а папе — памятью его боевого соратника, казненного нацистами. Мне кажется, он не мог соврать.
Я думаю, он видел в убийце своего метафизического двойника (Гольдман — романтический герой, и двойни-чество — романтическая тема), совершившего то, чего он не желал, но рано или поздно был обречен совершить. Хотя бы в тот самый вечер 19 декабря: Гольдман с пистолетом ждал у метро Сен-Поль сообщника по намеченному ограблению. Тот не пришел — Гольдман отправился слушать сальсу.
Это объясняет его тревожные слова. «Мой суд во мне», «Странный ток воздуха затягивал меня в пучину этих убийств», «Мне в лицо наотмашь ударили мои мечты».
Наверное, он знал убийцу: собутыльника или одного из сообщников, которых так и не выдал. Знал так же хорошо, как и доносчика, которого не разоблачил из извращенного благородства.
Но кто убил его самого?
Некто позвонил в агентство «Франс-пресс»: «Судебная система снова показала свою слабость и попустительство преступникам, мы исполнили свой долг». «Мы» — это «Честь полиции», так называлась организация Сопротивления в парижской префектуре (42). В конце 1970-х имя вновь вынырнуло из небытия. «Честь» взорвала автомобиль коммуниста, избившего на манифестации «флика». Угрожала режиссеру Мишелю Драшу, рокеру Берни Бонвуазену, комику Колюшу, «оскорблявшим» полицию. Но «фликам», даже самым злопамятным фашистам, было не до Гольдмана: шла охота на Месрина (47).
Кто-то отряхивал от нафталина забытые имена, наводил на ложный след. Так, в 1978 году Анри Кюриэля якобы убила давно разгромленная «Дельта»: убийством хвастался перед комиссаром Эме-Бланом стукач, киллер и агент контрразведки Жан Пьер Майон (9). В деле Гольдмана без него не обошлось: в январе 1980 года он вновь бахвалился перед куратором успешной ликвидацией.
Свято место пусто не бывает. Майона убили в 1982 году, а в январе 2010-го телевизионный «Канал плю» предъявил признания нового кандидата в убийцы. Безликий «Густаво» показывал на местности, как стрелял, вспоминал, какой вестерн смотрел после убийства. Он назвался «патриотом», другом легендарного наемника Боба Денара, связником Стефано «Римского бомбардира» дел-ле Кьяйе, пытавшегося в декабре 1970 года совершить в Италии фашистский переворот. Убийц, в том числе офицера контрразведки, якобы направил Пьер Дебизе, шеф голлистских «горилл» из «Службы гражданского действия» (46). После расправы он принял и поблагодарил их, упомянув, что акция одобрена Виктором Шапо, советником президента Жискара. Дебизе и Шапо умерли: спросить не с кого.
Майон говорил, что убил Гольдмана по заданию «GAL». Направляемые Мадридом «эскадроны смерти», уничтожившие во Франции около тридцати басков из сепаратистской организации ЭТА, назовутся Антитер-рористическими группами освобождения (GAL) только в 1983-м. Тогда они еще именовались «Испанским баскским батальоном», но дело не в названии: во Франции с ними сотрудничали и уголовники, и полиция.
Гольдмана могли убить не за то, что он совершил, а за то, что собирался совершить. Многие говорят: он думал только о творчестве и любви. Но немало и тех, кто считает: он не распрощался — это было бы даже оскорбительно для него — с революционными, самоубийственными мечтами. Пока он сидел, в Европе наступили «свинцовые годы» террора и контртеррора черного и красного интернационалов. Франция напрасно гордится, что избежала большого кровопускания: здесь тоже пуля превратилась из последнего аргумента в первый и последний. Мог ли Гольдщн остаться в стороне?
Он что-то затевал с тюремными знакомцами. С марсельским гангстером Шарли Бауэром (1943–2011) создал вооруженную антифашистскую группу из двенадцати человек. Неудивительно, что ровесники мгновенно нашли общий язык. Как и Гольдман, Бауэр был сыном рабочих, евреев и коммунистов. Как и Гольдман, комсомолец Бауэр впал в диссидентство и рассорился с компартией, когда та не поддержала борьбу Алжира за независимость. Как и Гольдман, Бауэр вступил на путь революционного бандитизма, за что в 1962 году получил двадцать лет, из которых отсидел пятнадцать, девять из них — в невыносимых камерах строгого режима.
Существует версия — слишком эффектная, — что Бауэр свел Гольдмана с Месрином. Объединившись, леваки и анархо-бандиты могли навести шухер почище, чем «бригадисты» в Италии. Они якобы уже получили и опробовали при налетах автоматы, присланные палестинцами. Очередями из тех же автоматов дебютировали боевики леворадикального «Прямого действия» 1 мая 1979 года. Осознав угрозу, спецслужбы ликвидировали и Гольдмана, 288 и (2 ноября) Месрина.
По словам самого Бауэра, их группа быстро раскололась, и Гольдман, поглощенный литературным трудом, покинул ее. Что же касается Месрина, то Бауэр познакомился с ним еще позже. Последние месяцы жизни Месрина они работали вместе, за что Бауэр получил еще девять тюремных лет. Верить ли Бауэру, темниле и конспиратору, — другой вопрос.