Французская няня

Питцорно Бьянка

Вероятно, во всем виновато было бренди, которое кухарка щедро долила в бульон. Софи не привыкла к алкоголю. Она попыталась ответить, но язык ее не слушался, а в голове странно гудело. Бело-розовый мраморный пол перед ней закачался, поплыл навстречу… Она потеряла сознание.

Когда Софи пришла в себя, она лежала на бархатном диване в маленькой гостиной, обитой зеленым атласом, завернутая в мягкое одеяло, а рядом пылал камин. Хозяйка дома терла ей лоб одеколоном, а Туссен подкладывал под ноги подушки.

«Я сплю, – подумала

Софи. – Наверное, я умерла и попала в рай». Но вместо облегчения она вдруг испытала горькие угрызения совести. Как она могла уйти вот так, оставив мать, у которой на всей земле нет никого, кроме нее? Софи зарыдала. Потом закашлялась и поняла, что она не умерла; кашляет же она потому, что Туссен поторопился сунуть ей в рот малиновую мармеладку, от которой она едва не задохнулась.

Селин Варанс похлопала ее по спине, потом взяла за руку.

– Почему ты плачешь, бедная малютка? Скажи, не бойся.

Ее голос был таким ласковым и искренним, что победил природную недоверчивость Софи. До этой минуты девочка никогда не делилась переживаниями с посторонними. Ее так воспитывали, ей внушили, что семейные трудности никоим образом не должны выходить за порог дома.

Но с Селин все было иначе. Хотя Софи видела ее впервые, она всем сердцем почувствовала, что этой молодой женщине можно доверять, а вот считать ее посторонней никак не получалось. И, захлебываясь слезами, девочка рассказала о матери, которая тяжело болеет, о пропавшем месье Фелисьене, о сборщике арендной платы, который придет завтра и вышвырнет их на улицу, если они не заплатят…

– …вот я и подумала, что сама могу их вам отнести, пока мама спит. Вы дадите мне шестьдесят франков? – закончила она неуверенно.

Английский господин, который зашел в комнату к концу рассказа, сказал:

– Сумма кажется мне чрезмерной. И кстати, Селин: если я не ошибаюсь, сорочки принесли с опозданием. Вы ждали это белье по крайней мере дней десять назад.

Прекрасная дама послала ему воздушный поцелуй.

– Ошибаетесь, любовь моя. Это я с нетерпением жду от месье Фелисьена нижнюю юбку в оборку. А сорочки принесли даже раньше времени. Я ждала их завтра.

Она кокетливо засмеялась:

– Вы, мужчины, ничего не понимаете в женских нарядах. Вам нравится видеть нас в облаках воздушной ткани, но отличить шитье от валансьенских кружев…

– Десять франков от десяти су я отличить умею, если учесть, что плачу за все я, – саркастически заметил месье Эдуар, вытаскивая из кармана портсигар.

– Нет! Только не в моей гостиной, прошу вас! – воскликнула с волнением Селин, останавливая его жестом. Прошу вас, ступайте курить к себе в кабинет, душа моя. И нечего вам беспокоиться о наших женских глупостях. Пришлите мне, пожалуйста, Лизетту. Она всем и займется.

На самом деле Лизетта всего-навсего выполнила то, что приказала ей хозяйка, прислушиваясь к советам Туссена, который к большому удивлению Софи, по-видимому, знал лучше нее, в чем нуждалась Фантина.

– Вот корзина, в которой малютка принесла сорочки. Лизетта, спустись на кухню и скажи кухарке наполнить эту корзину до самого верха, – приказывала Селин.

– Там оставался паштет из дичи, мадам. И жаркое, и сыр рокфор, а еще рисовая запеканка и брюква… – подсказывал мальчик. – И окорок, который мы только вчера начали. И свежий хлеб, и сдобная косичка, и миндальный пирог… и пусть еще положат бутылку сладкого вина, девушка, – добавил он в конце.

– Мадам, не успела эта мартышка здесь появиться, как стала повсюду совать свой гадкий нос. Не пора ли поставить его на место, – запротестовала было Лизетта, которую обидело обращение «девушка». Она считала, что маленький раб, выросший среди дикарей, должен звать ее «мадемуазель», хоть она и была всего лишь горничной.

Но хозяйка рассмеялась над ее обидчивостью.

– Место Туссена там, куда я его посылаю. Моя сладкая шоколадка очень мне помогает. Как бы я без него помнила все, что остается на кухне, прежде чем вы, слуги, это куда-то деваете?

Служанка, которая всего полчаса назад передала через окошко половину сладкого пирога подмастерью стекольщика, который за ней приударял, решила, что лучше будет промолчать. И, когда хозяйка сказала: «Последняя услуга, Лизетта: выбери из своих шерстяных чулок две лучшие пары. Завтра я дам тебе вместо них другие», – служанка ответила с улыбкой:

– Слушаюсь, мадам.

– И снеси вниз мою шерстяную шаль из Пиренеев, – добавила Селин. – Темно-зеленую, которую я больше не ношу, потому что месье не нравится цвет. Две льняных простыни и полосатое одеяло из комнаты для гостей. И скажи Жан-Батисту, чтобы закладывал большую карету.

– По такой погоде, мадам? Лошади простудятся.

Селин бросила на служанку испепеляющий взгляд.

– Ну и что? Это их работа. Или ты хочешь, чтобы твоя хозяйка пешком тащилась на Монмартр провожать эту крошку?

– Вы – провожать, мадам? Благоразумно ли? Вас продует.

Хозяйка рассмеялась. Лизетта была ее личной горничной. Сколько раз она помогала ей одеваться вечерами, еще и не в такую метель, – и Селин выезжала из дому в открытом платье, отправляясь в театр или в гости.

– Молоко пропадет, – настаивала служанка.

При этих странных словах, которые Софи сочла каким-то испанским выражением, означающим дурное расположение духа, лицо прекрасной дамы изменилось.

– Бог не допустит! – воскликнула Селин Варанс и прижала руки к груди. Потом задумалась на мгновение. – Ты права. Туссен поедет проводить… ты не сказала до сих пор, как тебя зовут, дитя мое.

– Софи Гравийон, – прошептала Софи, теряясь еще больше.

– Провожать Софи поедет Туссен. Беги собираться, моя сладкая шоколадная конфетка. Одевайся тепло.