Французская повесть XVIII века
Шрифт:
Я порешил не ездить на охоту никуда, кроме той чудесной лощинки, и ради прекрасной Алины помиловать всю дичь нашей округи. Однако все эти намерения, столь дорогие моему сердцу, сразу разлетелись как дым. По приезде в замок я узнал, что неожиданное известие вынуждает моего отца ехать в Париж. Он взял меня с собою, Со слезами обнимал я мать, но плакал я об Алине.
Время сгложет и сталь, и любовь. Я был безутешен при отъезде — я утешился по приезде. По мере того как я удалялся от Алины, Алина уходила из моей души, и радость вступления в новый мир заставляла забывать отрады, испытанные в том мире, что я покидал. Разгульная жизнь и честолюбие вытеснили Алину из моего сердца. И вот после шести трудных кампаний, получив не одну тяжкую рану и лишь легковесное воздаяние, я вернулся в Париж, где старался на службе у красавиц вознаградить себя за все то, что претерпел на службе у государства.
Однажды,
— Посмотрите-ка получше, — сказала она.
— Приказ не тяжел, — ответил я. — Как не повиноваться такому личику? Но чем дольше я гляжу на вас, тем меньше сходства нахожу между всем виденным мною прежде и тем, что вижу сейчас.
— Раз черты моего лица не могут ничего напомнить вам, может быть, мои руки окажутся счастливее, — сказала дама.
И, сняв перчатку, она показала кольцо, когда-то подаренное мною милой Алине.
Изумление лишило меня дара речи. Подъехала ее карета. Она предложила мне место рядом с нею, я повиновался. Вот ее рассказ.
— Вы, наверное, помните мой молочный кувшин и все, что я потеряла вместе с ним. Вы не знали, что вы делали, а я и подавно. Но вскоре я поняла, что то был ребенок. Мать догадалась тоже и выгнала меня из дому. Я пошла побираться в соседний городок, там меня приютила одна старушка. Она заменяла мне мать, а я заменила ей племянницу. Она взяла на себя заботу наряжать меня и водить меня к людям: по ее приказу я часто повторяла то, чему вы научили меня. И так как вашим непосредственным преемником стал местный кюре, он унаследовал и вашего сына. Из него потом вышел очень красивый мальчик, и кюре определил его певчим в церковный хор. В надежде, что моя красота будет прибыльней для нее в большом городе, моя тетушка повезла меня в Париж, где, не раз переходя из рук в руки, я наконец досталась старому президенту, одному из первых вельмож в государстве по сану и одному из последних в отношении любви. Без бумажника, без парика и без сутаны он оказывался вовсе ничтожеством, но все-таки при том малом, что тогда оставалось от него, он любил меня до безумия и засыпал нас — тетушку и меня — деньгами и драгоценностями. Тетка умерла, я ей наследовала. У меня оказалось около двадцати тысяч ливров годового доходу и много денег наличными. Мне наскучило ремесло, которым я до сих пор занималась, и захотелось перейти к ремеслу порядочной женщины, в чем скуки тоже довольно. За несколько червонцев некий ученый генеалогист сделал из меня девушку достаточно почтенного дома. Знакомства, завязанные с литераторами, доставили мне репутацию умной женщины, а может быть, и впрямь прибавили немного ума. Наконец некий родовитый дворянин, имеющий больше ста тысяч доходу, решил хоть в слабой степени оплатить мои достоинства, женившись на мне, и бедная Алина стала для общества маркизой де Кастельмон; но для вас маркиза де Кастельмон хочет навсегда оставаться Алиной.
— А кого вы любили больше всех из тех, кого вы знали? — задал я вопрос.
— И вы можете спрашивать? — сказала она. — Я была простушкой, когда вы встретили меня; но я уже не была ею, когда встречалась с другими. Я начала наряжаться — ведь я уже не была столь красива, мне надо было нравиться, а любить я больше не могла. Искусственность портит все: под румянами бледнеют наши щеки, а чувства, нами изображаемые, охлаждают наши сердца. Я никого не любила, кроме вас. И хоть легко быть вернее меня, нельзя быть постоянней. Ваш образ, всегда возникающий предо мной, когда я вам изменяю, почти всегда отравляет всякое удовольствие. Признаюсь, впрочем, подчас он придает даже некоторую прелесть моим изменам.
Я поистине рад был обрести вновь мою милую Алину. Мы целовались так же пылко, как в те блаженные времена, когда наших уст еще не касались другие уста, когда в наших сердцах впервые пробудилось сладострастие. Мы прибыли к ее дому, я остался ужинать. И так как маркиз де Кастельмон отсутствовал, я пересидел всех гостей и воспользовался своими правами. Но любовь избегает золоченых альковов и роскошных постелей: она любит порхать по цветущим лугам, любит скрываться в тени зеленых лесов. И поэтому мое счастье ограничилось лишь тем, что я провел ночь в объятиях прекрасной женщины, но она не звалась и не была больше Алиной.
Влюбленные, если вы хотите любви или хотя бы сладострастия, не вздумайте идти на свидание с письмом министра в кармане, где вам приказывают отправляться в армию. Так приключилось со мною при встрече с мадам де Кастельмон, и я потерял многое. Доколе обманчивый зов славы будет отвращать нас от мирного покоя и сладостных нег? В ту минуту
Проведя пятнадцать лет вдали от родины, натерпевшись и ружейного огня в Германии, и многих несправедливостей при дворе, я в чине генерал-лейтенанта поплыл в Индию.
Предоставляю поэтам и гасконцам заботу испытывать и описывать бури. Что до меня, обычно я путешествую без всяких случайностей. По моем прибытии все в Индии было спокойно, и пребывание там походило скорее на поездку ради развлечения, чем на экспедицию с военной целью. Ничем не занятый, я просто объезжал разные княжества, составляющие эту обширную страну, и на время задержался в Голконде. Тогда это было самое процветающее государство в Азии. Народ благоденствовал под властью женщины, красота которой помогала ей править королем, а мудрость — королевством. Сундуки и подданных, и казны были равным образом полным-полны. Крестьянин обрабатывал свою землю для себя самого, что бывает редко, а казначеи не собирали доходов государства в свою пользу, что бывает еще реже. Города, украшенные величественными зданиями, являлись средоточием всяческих утех и были переполнены счастливыми горожанами, гордыми тем, что проживают в них. Поселяне держались своих мест ради царивших там изобилия и свободы, а также благодаря тому, что земледелие было в большой чести у правительства. А вельмож при дворе очаровывали прекрасные глаза королевы, владевшей искусством награждать их преданность, не расточая государственных сокровищ; искусство верное и волшебное, которым, на мой взгляд, королевы пользуются слишком мало; король же, супруг ее, не ведал даже, что она им владеет. Я явился ко двору и был принят как нельзя любезней. Сначала король дал мне парадную аудиенцию, затем я получил ее у королевы; которая, завидев меня, опустила свое покрывало. Судя по ее славе, я полагал, что ей незачем скрывать свое лицо, и весьма удивился такому приему. Впрочем, она приняла меня вполне благосклонно, и мне приходилось лишь сетовать на то, что я не узрел ее лица, которое мечтал увидеть и потому, что, как говорили, оно было прекрасно, и потому, что все касающееся знаменитой королевы всегда очень любопытно.
По возвращении к себе я застал чиновника, предложившего показать мне завтра сады и парки, разбитые вокруг дворца. Я выразил согласие на эту прогулку. Мы встали с солнцем. По прекрасным аллеям меня привели в какую-то густую рощу; мирты, акации и апельсиновые деревья сплетались там листвой и смешивали свой аромат. К одному дереву была привязана лошадь: мой проводник легко вскочил в седло и, протрубив звонкий сигнал в висевший на шее рожок, умчался во весь опор. Я пошел дальше по той же дороге, пораженный его поступком и весьма дивясь, что это за страна, где чужестранцев принято бросать в пути, вместо того чтобы сопровождать их на прогулке. Каково же было мое изумление, когда, выйдя на опушку леса, я оказался в местах, совершенно похожих на те, где когда-то меня впервые встретили Алина и любовь! Тот же лужок, та же лощина, те же поля вдали, та же деревушка, тот же ручеек, та же доска, та же тропинка; появилась и молочница, которую я вскоре увидел, в платье, похожем на платье Алины, и с тем же кувшином.
— Не сон ли это? — воскликнул я. — Что за наваждение? Какой мимолетный призрак обманывает мои глаза?
— Нет, — услыхал я в ответ, — это не сон, тут нет никакого колдовства, и сейчас вы увидите, что я вовсе не призрак. Это Алина, сама Алина, узнавшая вас вчера и не пожелавшая быть узнанной вами, иначе как в том виде, в каком вы когда-то любили ее. С вами она отдохнет от тяжести короны, сменив ее на молочный кувшин, с вами быть молочницей для нее сладостней, чем быть королевой.
Я забыл королеву Голконды, я видел только Алину. Мы были наедине. А королевы тоже женщины. Ко мне возвратилась моя юность: и я обходился с Алиной, словно она сохранила свою. Ведь считается, что королевы никогда не расстаются с юностью.
Так приятно встретились мы снова. Затем Алина опять облачилась в свои королевские одежды, которые принесла появившаяся следом доверенная рабыня. Мы вернулись во дворец, где я увидел, как милостиво и с какой чарующей добротой она обращалась при дворе со всеми своими приближенными. Одних она дарила взглядом, беседовала с другими и улыбалась всем. Короче говоря, для всех она умела быть хозяйкой и никому не казалась королевой.
Все пообедали вместе с королевой; затем я последовал за нею в особую комнату, где, посадив меня рядом с собою, она так рассказала о своих последних приключениях: