Французская повесть XVIII века
Шрифт:
— Ах, сестра моя, чем более жертв вы мне приносите, тем сильнее должна я восстать против вашей доброты, против самой себя. Такая добродетель только способствует тому, что я еще более кажусь себе ненавистной и преступной. Да, умоляю вас, дайте мне расстаться с опостылевшей жизнью и живите, дабы сожалеть обо мне, любить меня… выйти замуж…
Мелани не может договорить, и соперница падает в слезах в ее объятия.
Люси не отходила от сестры, а та по-прежнему проявляла к ней столько же ласки и великодушия, Может ли слабое человеческое сердце сделать большее усилие, достойное всяческого восхищения, нежели отбросить прочь от себя чувство, ласкающее и заполняющее его, и пожелать счастья ближнего за счет своего собственного? Не есть ли это высший подвиг?
— Сестра моя, — сказала Люси некоторое время спустя после рокового признания, — я заглянула в свою душу, я обуздала свое сердце; думается мне, оно сможет
И Люси растроганно смотрит на сестру.
— Ужели вы сомневаетесь? — отвечает Мелани. — Да, — продолжает она с благородной уверенностью, — я хотела бы… Я хочу, чтобы вы стали его супругой, чтобы вы составили его и ваше счастье; сей торжественный договор заключила я сама с собой и заставлю сердце мое подчиниться. Пусть страдаю я одна, а сестра моя наслаждается участью, достойной ее совершенств!
Обе женщины являли собой пример самого редкого и возвышенного благородства. Мелани, тронутая речами Люси, вернулась к жизни — или, вернее, у нее хватило решимости вырваться из объятий близкой уже смерти. Еще не одержав решающей победы, она все же, видимо, достигла своего, и этого было достаточно в глазах Люси и в ее собственных, дабы уже ни в чем не упрекать себя. Однако страсть ее, отнюдь не угаснув, напротив, день ото дня становилась сильнее; она избегала д’Эстиваля, но образ возлюбленного жил в глубине души ее и то и дело побеждал ее благородные намерения; она тщательно сторонилась любой случайности, когда бы могла оказаться наедине с ним, с человеком, страстно ею любимым, и почитала своим долгом смотреть на него равнодушным взором. Но ей все же не удалось избежать встречи с глазу на глаз, столь опасной для сердца, откровенно сознающего свою слабость. Граф воспользовался случаем, роковым для Мелани.
— Куда вы спешите, сударыня? — спросил он, заступив ей дорогу и бросившись к ее ногам. — Удостойте меня вниманием, на одно мгновение, только одно мгновение… Нет, вы не покинете меня; мне нельзя более таиться, я страстно люблю вас, люблю неистово; я живу, дышу только ради вас. Приличия ради — да нет, что там? — ради послушания отцу я связал себя обещанием с вашей сестрой; она приятна и добродетельна. Да, не спорю, она достойна и любви, и уважения; семья моя желала бы этого союза, и он был предписан мне, как некий закон. Но, прекрасная Мелани… Я не в силах более принуждать себя; с каждым днем я вижу в вас все больше прелестей и совершенств; я стал бы обманывать Люси, ибо другая страсть владеет мною. Вы — единственный предмет сей нежности, что растет с каждым часом и будет пылать во мне до последнего моего вздоха. Говорите же, божественная Мелани, говорите; я на коленях жду решения судьбы моей.
— Она уже решена, сударь, — отвечает Мелани, сделав д’Эстивалю знак подняться с колен. — Вы предложили руку моей сестре, ваше внимание тронуло ее; сама честь велит вам любить ее. Только одной Люси должно зваться вашей супругой. Единственное же, что должна я, что я могу, это быть вам другом. Не забывайте, я друг сестре моей; и вы сами, сударь… Я все сказала. Более мы не будем говорить друг с другом. Я, со своей стороны, умолчу обо всем при условии, что все сказанное сейчас вами вы сохраните в глубочайшей тайне, и… Прощайте, сударь; отныне я буду избегать встречи с вами.
Д’Эстиваль хотел было ответить, но Мелани уже удалилась в свои покои. Здесь она вновь обернулась влюбленной девой и воскликнула:
— Наконец-то я могу свободно плакать, излить душу в слезах, целиком предаться моей слабости, любви моей, моему горю! Здесь я не оскорблю Люси, я могу принадлежать себе самой… Ужели! Граф любит меня, я люблю его страстно, и я должна вырвать его из сердца! Я должна говорить с ним о своей сестре, о ее нежных чувствах! Скрывать малейший порыв любви моей, малейшее движение души! Держаться с холодным дружелюбием, равнодушным дружелюбием! Ах, злополучная Мелани! Как тяжко мне бремя жизни! Так что же, пусть я умру в слезах, в рыданиях, но пусть знают, что женщина способна победить себя, может принести любовь в жертву природе, дружбе, великодушию, удивительному и сладостному для меня, хотя я и умираю его жертвой… Да, Люси, да, сестра моя, или, вернее сказать, моя соперница! Я твоя жертва… Ты победишь, ты испытаешь мою муку и ужас моего состояния; ты тоже познаешь любовь.
Каждое мгновение тщилась Мелани бороться
Побег мой, сестра, не может вас удивить. Все велит мне бежать вас, скрыться от света; молю небо, чтобы я смогла оторваться от себя самой! Я приняла решение, единственно возможное. Я вас люблю, я страстно влюблена в д’Эстиваля; я не могу стать его женой, и только вам, вам одной надлежит носить это звание. Итак, я выбрала того супруга, коего мне еще дозволено любить. Я посвящу себя богу, ему будут отданы все мои чувства. Какие слова! В то время как я столькими узами привязана к земле! Сможет ли господь порвать эти узы, столь дорогие и в то же время столь ненавистные мне?
Ему откроется душа моя, он сжалится над ней, он вернет ей покой; сердца наши — его творение, он изменит мое сердце; он укротит несчастную любовь, влачимую мной к подножию алтаря, любовь, которая сейчас, когда я пишу вам, вспыхивает в слезах моих, разгорается от моего отчаяния и более чем когда-либо, мучит и терзает меня чувством вины. Быть может, господь принесет мне утешение в потере человека, более всех достойного любви! Да, нет сомнений, д’Эстиваль достоин любви более всех других; душа моя слишком исполнена этой убийственной мыслью! Но что я говорю! Будьте счастливы, дорогая сестра, и любите меня. Да станет и граф другом мне; я могу, не обижая вас, не оскорбляя ваших чувств, содействовать его счастью, оно же осчастливит и вас. Я отдаю вам обоим мое состояние; оно позволит вам занять место, коего вы достойны по своему роду и званию. Тешу себя мыслью, что отец мой не станет противиться моим намерениям. Не старайтесь узнать, где находится мое новое пристанище, вы его не найдете. Я скрыла свое имя и звание, прибегла ко всем средствам, дабы воздвигнуть преграду, непреодолимую для ваших молений, для любви вашей и отца моего, доброту которого я вечно буду помнить, для себя самой, наконец, ибо себя я опасаюсь еще более, чем других. Я знаю, как мало сил у меня, и потому сделала все, дабы лишить себя возможности возврата, унизительного для моего достоинства; я умру хотя бы с сознанием, что выполнила свой долг и содействовала вашему счастью. Прощайте, сестра, прости, мирская жизнь, простите и вы, человеческие страсти; навеки прости… Нет, я не должна называть его имени, надо забыть его, надо; взору моему должен представляться только гроб мой — вот где скроются все мои страдания, слабости, заблуждения; вот где… Ах, сестра, сестра, я пишу вам, и заливаюсь слезами, и умираю тысячью смертей… больше вы от меня не получите ни одного письма.
Это безмерное великодушие стрелой пронзило сердце Люси; мысль о том, что она обрекла сестру на вечные страдания, сначала подавила ее дух, но вскоре она опомнилась с криком отчаяния:
— Нет, дорогая моя Мелани, я не слабее тебя! Я не свяжу себя этими узами, я должна возненавидеть и отбросить их, коль скоро в них твое несчастье. Ты не скроешься от моих поисков, я найду убежище, где ты прячешься от моих слез; я отыщу его, я вырву тебя оттуда, я верну тебя в родные места, в лоно твоей семьи; ты увидишь д’Эстиваля, ты будешь любить его. Ах! Если так суждено, стань его супругой: это мне следует умереть.
Внезапно граф предстал перед ней.
— Сударь, — сказала она, — присядьте, я должна поговорить с вами. Надеюсь, сударь, что не обольщусь, почитая, будто внушила вам какие-то чувства; быть может, вы знаете, что я отвечаю вам тем же; я же, со своей стороны, могла бы только радоваться возможности такого союза, но я оскорбила бы вас и пошла бы наперекор природе, чести, самой себе и даже вам, если бы не раскрыла вам сейчас весь ужас своего положения. Вам известно, сколь сильно люблю я сестру; она питает ко мне не менее нежное чувство; да, нет сомнений, она любит меня… И вот сестра моя, сударь, — продолжала Люси, залившись слезами, — навсегда погребла себя в каком-то неведомом нам монастыре; она завещала мне свое достояние; она заботится только обо мне; она уговаривает меня соединиться с вами. Но это еще не все: знайте же, граф, Мелани любит вас. Это признание не причинит ей зла; она поступается своим счастьем ради моего; она жертвует собой, уничтожает себя ради сестры. Судите об ужасной скорби, в которой я нахожусь; сердце мое изранено, смерть проникает в него отовсюду… Я была бы счастлива стать вашей женой, способствовать вашему благополучию, д’Эстиваль… Но сестра… сестра…