Французская сюита
Шрифт:
Мишо встали в пять утра, чтобы успеть как следует прибрать квартиру перед отъездом. Конечно, смешно тщательно вычищать дешевые вещи, которые, по всей видимости, уничтожит первая же бомбежка. «И все-таки, — рассуждала мадам Мишо, — ведь обмывают же и одевают покойников, которые все равно истлеют в земле». Это последняя дань, выражение любви к дорогому усопшему. А маленькая квартира действительно им дорога. Они прожили в ней шестнадцать лет. И не могли увезти с собой все памятное. Они старались, но лучшие воспоминания оставались здесь, в четырех стенах. Мишо спрятали книги в глубине стенного шкафа, туда же сложили любительские снимки, которые вечно собираешься вклеить в альбом, потом забываешь, и они мнутся, тускнеют, застревают в пазах ящиков. Детская фотография Жана-Мари уже лежала на дне чемодана, бережно завернутая в платье мадам Мишо, — в банке их настоятельно просили не брать ничего лишнего: только одежду на смену и туалетные принадлежности. Все, наконец, в порядке. Они позавтракали. Мадам Мишо накрыла от пыли широкой простыней кровать поверх розового шелкового, но уже потертого покрывала.
— Нам пора, — сказал муж.
— Иди, я тебя догоню, — ответила она изменившимся голосом.
Он послушно ушел, оставив ее одну. Она заглянула в комнату Жана-Мари. Ставни закрыты, тьма, мертвая тишина. Мадам Мишо опустилась на колени возле постели сына и громко сказала: «Господи, спаси и сохрани его!» Потом быстро вышла и закрыла за собой дверь. Муж ждал ее на лестнице. Он привлек ее к себе и, не говоря ни слова, обнял так крепко, что она вскрикнула.
— Пусти, Морис! Мне больно!
— Ничего, ничего, — сипло бормотал он.
В банке служащие сидели в просторном холле с чемоданчиками на коленях и тихо обсуждали последние новости. Корбена не было. Заведующий кадрами раздал всем порядковые номера — каждый, заслышав свой номер, должен был занять предназначенное для него место в машине. До полудня эвакуировались успешно, соблюдая строгую дисциплину, почти не нарушая тишину. В полдень появился Корбен, озабоченный и угрюмый. Он спустился в подвал, где стояли сейфы, и вынес оттуда за пазухой сверток. Мадам Мишо шепнула мужу:
— Наверное, понес драгоценности Арлет. Женины украшения он забрал позавчера.
— Как бы он не забыл про нас, — с иронией и некоторым беспокойством заметил Морис.
Мадам Мишо решительно преградила путь Корбену:
— Мы едем с вами, господин директор, как договаривались?
Он мотнул головой и буркнул: «Следуйте за мной!» Мишо подхватил чемодан, и все трое вышли на улицу. Машина директора действительно ждала у дверей, но, когда они подошли поближе, Морис, близоруко сощурившись, проговорил негромко и неторопливо:
— Насколько я понимаю, наше место занято.
Арлет Кораль с собакой и чемоданами расположилась на заднем сиденье. Она приоткрыла дверцу и злобно крикнула:
— Можете выбросить меня на мостовую!
Любовники стали ссориться. Не обращая внимания на Мишо, которые стояли рядом и слышали каждое слово.
— В Туре вас увидит моя жена, — крикнул Корбен и пнул собаку.
Та завизжала и забралась к Арлет на колени.
— Вы — скотина!
— Помолчали бы лучше! Сами шлялись позавчера с английскими летчиками… Я бы этих двух типов своими руками утопил…
— Скотина, скотина, скотина! — вопила она все пронзительней. Потом вдруг сказала совершенно спокойно: — В Туре у меня есть один знакомый. Ваша помощь мне не понадобится.
Корбен взглянул на нее с ненавистью, но, похоже, сдался.
— Сожалею, — обернулся он к Мишо, — но, как видите, мне усадить вас некуда. У мадемуазель Кораль разбилась машина, и мадемуазель попросила подвезти ее в Тур. Я не могу ей отказать. Вы поедете в ближайшее время на поезде. Вероятно, вас несколько затолкают, но ведь ехать недалеко. Как бы то ни было, постарайтесь поскорей догнать нас. Я рассчитываю прежде всего на вас, мадам Мишо. Вы человек более решительный и твердый. Между нами говоря, Мишо, вам следует стать поактивней («по-актив-ней», — произнес Корбен, нажимая на каждый слог). В последнее время вы утратили деловую сметку. Я не потерплю небрежности в работе. Короче, если дорожите своей должностью, постарайтесь ей соответствовать. Будьте оба в Туре не позднее послезавтра. Я требую, чтобы все служащие были в сборе.
Корбен махнул рукой на прощание, сел рядом с балериной, и они укатили. Оставшиеся на улице Мишо переглянулись. Муж слегка пожал плечами и медленно произнес:
— Лучший способ не чувствовать себя виноватым — доказать обиженному, что он сам во всем виноват.
Муж и жена невольно рассмеялись.
— Что нам теперь делать?
— Вернуться домой и пообедать, — сердито ответила мадам Мишо.
Дома их ожидали чистота и уют, кухня зашторена, мебель в чехлах. Казалось, из полумрака доносится приглушенный дружелюбный ласковый голос: «Все в порядке. Мы ждали вас».
— Давай останемся в Париже, — предложил Морис.
Они сидели на диване в гостиной, и она как всегда гладила ему виски худыми тонкими пальцами.
— Миленький, остаться в Париже нельзя, нужно зарабатывать на жизнь, ты ведь знаешь, после того как мне сделали операцию, у нас нет ни гроша. На счету осталось всего сто семьдесят пять франков. Если мы не приедем вовремя, Корбен выставит нас за дверь, не сомневайся. В такое тяжелое время все банки сокращают штат. Придется во что бы то ни стало добираться до Тура.
— Боюсь, это невозможно.
— Придется, — повторила она.
Сейчас же встала, в прихожей надела шляпку, взяла сумку. Они вышли из дома и отправились на вокзал.
Но на широкую привокзальную площадь их так и не пропустили: ворота были заперты на висячий замок и оцеплены войсками, толпа рвалась вперед, наваливалась на решетку. До самого вечера Мишо пытались протолкнуться к воротам, но все напрасно. Люди вокруг вздыхали:
— Ну что ж. Пойдем пешком.
Все оцепенели от отчаяния. На самом деле никто не собирался идти пешком. Каждый оглядывался в поисках чудесного избавления: легковой машины, грузовика, чего-нибудь, что подвезет. Но чуда не произошло. Тогда люди двинулись прочь из Парижа, поволокли тяжелые чемоданы по дорожной пыли, вышли из города, миновали пригород и брели посреди полей с мыслью: «Все это сон».
Мишо вместе с другими отправились в путь. Была теплая июньская ночь. Впереди них шла седая женщина в трауре, в съехавшей набок шляпке с крепом. Она спотыкалась на каменистой дороге и бормотала, дергаясь, как сумасшедшая: «Слава Богу, что мы бежим летом, а не зимой! Слава Богу! Слава Богу!»
В ночь с одиннадцатого на двенадцатое июня Габриэль Корт и Флоранс спали в машине. Они приехали в Орлеан вечером, около шести, и в гостинице не нашлось для них других комнат, кроме двух душных тесных клетушек под самой крышей. Разгневанный Габриэль обошел их быстрым шагом, резко распахнул ставни, на мгновение высунулся из окна, опершись о нагревшийся на солнце подоконник, выпрямился и категорично заявил: