Французский дневник
Шрифт:
И только отец не находил покоя: он все оглядывался, оглядывался вокруг и вдруг опять спросил самого себя:
— А где же дерево? Здесь, вместо фонтана в центре площади, было дерево, а под деревом сидел клошар — такой симпатичный малый с бутылкой вина, философ…
Не было дерева, не было и клошара из того, далекого, как я понимал уже, прошлого, а те, которых я видел, больше не напоминали философов и весьма смахивали на наших московских бомжей…
Жизнь изменилась, но он не желал видеть этого; все блуждал по городу своей памяти, не понимая, что это уже не экскурсия, а какое-то зловещее прощание. Он говорил:
— Здравствуй, Pont Neuf!
А получалось:
— Прощай, Pont Neuf!
Кончилось тем, что в последний
Именно этот день, один-единственный из всей поездки, отец описал в своем дневнике как день страшной оставленности и одиночества. Вечером я нашел его в кафе рядом с гостиницей перед бутылкой красного. Он сидел, нахохлившись, как птица, с покрасневшими, пьяными, необыкновенно грустными глазами.
Официант у входа тронул меня за локоть:
— Est-ce votre pere?
— Mais oui!
1 Новый мост (фр.), — самый старый мост в Париже.
2 Это ваш отец? (фр.)
3 Ну да! (фр.)
Да уж, как и писал отец, после этой поездки мне не забыть Париж. Я получил подарок — но он оказался нелегким, как и все отцовское наследство…
Через три года, опять же после экспедиции на Остров (почему-то они оказались связанными — Остров и Париж), перед тем как засесть за книгу, чтобы довести ее до победной точки, я решил устроить себе европейские каникулы и вновь приехал в Париж. На этот раз — с женой. Это было восхитительное время! Мы были еще молоды, полны будущего и, играя, творили свой город. И он получился совсем другим, нежели город отца. Если нарисовать карты того и другого, то они, вероятно, лишь в немногих местах пересеклись бы. Чисто географически новый, получившийся город располагался южнее, Сена уже не была его центральной осью, Лувр оказался обойден, зато вдоль и поперек был исхожен Латинский квартал, Музей Средневековья в Аббатстве Клюни и Музей человека на площади Трокадеро. Еще были Поль и его друзья, молодые французы, пробующие себя в литературе, мансарда Поля и их крошечные квартирки, словно заплатки, врезанные в тело старых парижских домов, ночные разговоры, аскетические трапезы — бутылка вина на всех, немного кофе, сигареты.
Именно тогда я нашел свое место в Париже. Это был зеркальный коридор в Музее человека — лучшем, возможно, музее из всех, в которых я когда-либо был. Там есть несколько залов, посвященных культуре индейцев, и потом этот коридор, который ведет — уже не помню куда. Неважно, куда он ведет. Тут сам коридор важнее, потому что в нем абсолютно достоверно ощущение полета. Или, возможно, хождения по небесам. Пол, потолок, стены коридора — все это сделано из зеркал. Пространство, бесконечно отражаясь в зеркалах и в отражениях зеркал в зеркалах, и в отражениях отражений, — в конце концов исчезает. Вокруг (везде вокруг, справа, слева, под ногами и над головой) — бесконечность. Немногочисленные лампочки подсветки, бесконечное число раз отражаясь в зеркалах, кажутся россыпями звезд. И только сила земного тяготения, которую чувствуют идущие ноги, не дает перепутать верх с низом. И на протяжении всего этого упоительного парения тебя сопровождает волшебный, совершенно невесомый, как дыхание, которым он рожден, звук флейты… Я несколько раз пролетал в Зеркальном коридоре и каждый раз хотел повторения этого волшебного ощущения… Да-а…
Но хватит о том Париже! Он принадлежал другой женщине, и я не буду его больше вспоминать, хотя бы для того чтобы не ранить другую, любящую меня душу…
Возможно, усталость, накопившаяся за время пребывания в Сен-Мало, давала себя знать. Однако следовало держать в узде свои чувства. На примере отца я знал, что прошлое, хотя бы и чужое прошлое, может, как крыса, изглодать и испортить все впечатление от настоящего.
Поезд уже остановился. Впереди, в освещенном пространстве у локомотива, я различаю силуэт Элен. Милая Элен… Сколько раз я отправлял это почтой: “Chere Helene!”. Но ведь я, правда, люблю ее. Мы обнимаемся и целуемся, и я вдруг улавливаю от нее хоть и слабый, но бесконечно родной запах моей бабушки. Да, бабушки, ошибки быть не может. Я стою, как дурак, и меня рвет на куски от всех этих нахлынувших воспоминаний, оттого, что мы снова в Париже, от запаха… Ну-ну, соберись, “удивительный путешественник”! Все впереди. И этот новый Париж, он будет, конечно, другим, отличным от тех Парижей, и моя задача — провести любимую по этому городу, не оборачиваясь назад, чтобы он был и продолжался только праздником настоящего.
Итак, вперед. Первый день или хотя бы первые часы это будет Париж Элен. Ведь мы собираемся, насколько я понимаю, нырнуть в ее мир? Ну да, она говорит, что жить мы будем у нее. В одной ее квартире, где она не живет, но живет кто-то, кто не доставит нам никаких хлопот. Прекрасно. Тем более что выбирать не приходится. Мы подхватываем вещи и вслед за Элен спускаемся на четвертый этаж подземного паркинга. В голливудских фильмах в таких подземельях всегда происходят перестрелки между героями. Но здесь тихо. Она разыскивает свою машину. Это старый-престарый, видавший всякие виды “форд”, основательно пропахший собакой. Кажется, даже не одной собакой, а несколькими, настолько ощутительный там запах.
Наконец-то мы в городе! Мимо пролетает столь хорошо знакомая по прошлому Парижу башня Монпарнас. Ловлю себя на том, что обещал не вспоминать прошлое. Но если Париж отца я выбросил из головы сравнительно легко, то мой остался при мне, пустил какие-то корешки в памяти, стал частью меня. И ничего с этим не поделаешь, можно лишь добавлять новые впечатления к старым, пересиливать ими старые. Вот эта ночь — и есть первое впечатление. И оно — как я теперь знаю — не забудется.
Париж Элен должен был быть волшебным. И он оказался именно таким. На авеню Леклерка мы оставили машину перед большими воротами и потащили свои чемоданы к ним. Вокруг был нормальный современный респектабельный город с зарешеченными витринами магазинов и кое-где еще светящимися brasseries на углах улиц.
1 Пивная, кафе (фр.).
И ничего не предвещало. Элен нажала несколько цифр кода, и мы вошли… За стеной современного города скрывался… сад. Как потом выяснилось, даже с кустиками дикой земляники, пробивающейся меж камней. Запах цветущего жасмина окатил нас. Справа был дом — добротный двухэтажный дом 20-х годов. Прошла кошка. Да, сюда, направо, последняя дверь… Замок немного заедает, так что вам придется немножко привыкнуть… Из прихожей мы попадаем в просторный зал, по углам которого прячутся в темноте разные вещи, зеркала, детская лошадка начала ХХ века, индийский слоник в попоне из треугольных зеркалец, и во всю стену стоит библиотека как-то странно опеленутых временем книг. Книг из библиотеки вечности.
— Вот, это моя квартира, — объявила Элен. — Вы будете жить здесь. Я здесь не живу, я живу там, с Арманом. А здесь — только Николя. И один раз в неделю приходит женщина, которая дает уроки дикции…
Зажегся свет, возникла кухня: плита, стол под абажуром, две скамейки, стул, похожий на трон, — по-видимому, привилегия этого самого Николя, который вскоре объявился и сам, слегка заспанный, похожий на Костю Райкина, в туфлях с носами, загнутыми, как у старика Хоттабыча.
— Здравствуйте, — сказал он по-русски, — хотите кофе?