Французский дьявол

Родионов Андрей

Что я здесь делал и почему не уехал на Русь? Не знаю. Возможно, виноваты сны, в которых ко мне приходила Жанна. Иногда она просто улыбалась, несколько раз мы долго говорили о чем-то, взявшись за руки, вот только когда я проснулся, так и не смог вспомнить о чем. Одно я знал наверняка: стоит оставить страну, ради которой любимая приняла смерть, и Жанна перестанет ко мне являться, а это свыше моих сил.

Незаметно пролетел год, жизнь на свежем воздухе, простая, но сытная пища восстановили мое здоровье.

Я перестал видеть во сне кошмары и начал подумывать о том, что главное

в моей жизни, ради чего я и был рожден на свет, уже случилось. Целый год я провел рядом с лучшей из женщин мира, помогая Жанне д'Арк в ее тяжком служении. Да, я не смог спасти ее, но я хотя бы попытался, чего не скажешь про остальных. Приходили ли ко мне мысли о самоубийстве? Да, разумеется. Но это выход для слабых, хотя перестань Жанна приходить ко мне во снах, не знаю, не знаю… Помогала работа, тяжелая и изматывающая, она же дарила глубокое удовлетворение. Ведь лекарь – это призвание, образ жизни. Каждый человек, хоть раз самостоятельно вылечивший больного, заболевает медициной навсегда.

Дни мелькали перед глазами, не запоминаясь, пока кто-то наверху наконец обо мне не вспомнил. Вероятно, мой ангел-хранитель не на шутку соскучился по приключениям, а может, просто вернулся из длительного отпуска.

Ранним утром 21 июня я вышел из дома, ведя в поводу Крепыша, маленького пузатого ослика, подаренного мне нашим мельником, господином Бретодо. Месяц назад мэтр привез с ярмарки в Безансоне некую любовную болезнь, с неделю мужественно терпел жжение и рези, а потом сдался на милость лекаря. Собранные мною травы не подвели, и вскоре опавшие щеки мельника обрели прежнюю упругость, нездоровая бледность сменилась уверенным румянцем, а мешки под глазами исчезли напрочь, возвещая, что к хозяину вернулись крепкий сон, здоровый аппетит и вера в несокрушимую мощь французской медицины.

Подаренный осел оказался неприхотливым и весьма выносливым. Использовал же я его как тягловую силу, поскольку при моем росте верхом на маленьком осле выглядел бы попросту комично.

День я потратил на то, чтобы уйти поглубже в лес и как следует осмотреться, вечером как следует выспался и всю ночь рыскал по различным буеракам с небольшой лопатой в руках, аккуратно выкапывая различные целебные корешки. Считается, что в самую короткую ночь, когда год переваливает за половину, флора накапливает невиданную лечебную мощь. Вот я и работал как каторжный, даже не подозревая, что ничего из собранного мне так и не пригодится.

Закончил я уже под утро и только присел отдохнуть на просторной поляне, как над самым ухом раздался пронзительный крик. От неожиданности я ракетой взвился вверх и тут же застыл в боевой стойке: руки выставлены вперед, в одной поблескивает выхваченный кинжал, другая крепко стиснула рукоять лопаты, глаза напряженно шарят по сторонам. Кто же это так страшно кричал?

Над правым ухом вновь послышался вопль, скривившись, я убрал кинжал в ножны на поясе и пробормотал с облегчением:

– Фу ты, ну ты!

В воздухе передо мною сложными зигзагами порхала большая, кулаком не зашибешь, черная бабочка. Из-за того что на спине это мерзкое насекомое носит рисунок в виде человеческого черепа, в народе ее называют «мертвой головой» и очень

боятся. Простофили считают, что крик страшной бабочки предвещает несчастье, а если подобное чудовище залетит в комнату, где находится больной, то бедолаге уже не оправиться, как ни старайся.

Бабочка пронзительно заверещала в третий раз. Я плюнул, развернулся и побрел к оставленному ослу.

Утро выдалось тихое и хорошее, на голубом небе ни облачка, солнце ласкало зеленую траву, одуряюще пахли распустившиеся цветы. Громко пели птицы, и все насекомые были заняты важными делами. Одни стрекотали, другие жужжали, кто-то деловито ткал паутину, а кто-то, пыхтя и чертыхаясь сквозь сомкнутые жвала, тащил гусеницу в муравейник. И никому, вы слышите, никому из них не было дела до человека, кроме сумасбродной бабочки. И чего она ко мне привязалась, не пойму!

Вскоре я убедился, что суеверные крестьяне недаром недолюбливают дьявольскую тварь. Не успел я пройти по лесной дороге и одного лье, как из кустов с громким треском вывалили четверо мужчин в потрепанной одежде, судя по оружию и повадкам – бывшие солдаты. Я остановился, выжидательно глядя себе под ноги, повод Крепыша выпустил, руки сложил внизу живота, показывая, что не намерен вступать в рукопашную. И вообще, я человек мирный и драться из-за осла и охапки травы не намерен.

– Подавай сюда деньги и прочие ценности! – грозно рявкает высокий грузный разбойник с отвислыми, как у бульдога, щеками. Я кидаю оценивающий взгляд на его короткое копье с заржавленным наконечником и хмыкаю про себя. Только полный моральный урод может так запустить оружие, да и попахивает от толстяка какой-то тухлятиной, словно он не мылся с самого рождения.

– И жратву! – с сильным акцентом добавляет сухощавый малый с рыжими волосами, по виду типичный англичанин.

Этот вооружен получше: в руке боевой топор, в ножнах на поясе – тяжелый тесак. И что в том удивительного, если дезертиры из противоборствующих армий организовали совместную банду? Ворон ворона издалека видит.

Третий бродяга, обросший не хуже меня, стоит, опершись о длинное копье, с его пояса свисает широкий охотничий кинжал, глаза настороженные, словно лохматый в любой момент ожидает нападения. На вид он расслаблен, но мне знаком подобный тип людей. При первых же признаках опасности дезертир готов вступить в бой. Пожалуй, он опаснее прочих.

И наконец, четвертый. Ну, с этим все ясно. Он высок, широкоплеч, в руке тяжелая дубина с вбитыми в верхушку железными шипами. Морда самодовольная, вне всякого сомнения, это местный силач, эдакий геркулес. Здоровяк нетерпеливо поглядывает в кусты, похоже, там прячется кто-то еще.

– У меня ничего нет, – тускло говорю я, – кроме этого осла.

Одутловатый не верит и начинает меня обыскивать. Рыжий тоже при деле, он вытряхивает из мешков собранные мною вершки и корешки. Так и не обнаружив внутри ничего ценного, рыжий громко ругается по-английски. Надо же, язык я забыл, а вот брань прекрасно понимаю. Кстати, замечу, что у меня запас ругательств значительно богаче. Есть свое преимущество в классическом образовании, уж если францисканцы учат чему-то, то делают это на совесть.