Французский палач
Шрифт:
В сонной вечерней жаре начинались рассказы. Каждому нашлось что поведать — они немало пережили после расставания в Тулоне. Хакон и Джанук повествовали о захвате пиратского корабля. Огромный белокурый скандинав убедился в том, что действительно унаследовал отцовский талант сказителя. А гибкий смуглый янычар устраивался у очага, словно в пустынном оазисе, завлекая слушателей. Они настолько хорошо дополняли друг друга, что на следующий вечер их попросили повторить повествование, и на третий вечер — тоже. К этому моменту флот противника уже составил двадцать кораблей и Жан потерял счет числу врагов, которых он лично убил своим тупоконечным мечом.
О подземелье сообщили один раз, на третий вечер, —
Бекк больше молчала — она только добавила недостающие детали. Она не привыкла к обществу, поскольку у нее в жизни была всего одна цель и она давно решила добиваться своего в одиночестве. А теперь, когда эта цель была достигнута и Авраам опять оказался рядом с ней и даже постепенно начал поправляться (Джанук, кое-что понимавший в таких вещах, вызвался избавить старика от тяги к «лекарству»), ей трудно было решить, следует ли по-прежнему хранить свою тайну. Ей страшно хотелось снова превратиться в любящую дочь своего отца, которая помогала бы ему в работе, ухаживала бы за ним, вела хозяйство. Но в ней проснулось и еще кое-что. Бекк сравнивала себя с одной из тех одичавших кошек, которые обитали в тех переулках Венеции, где она была членом уличной шайки. У девушки не было уверенности в том, что она снова сможет стать домашней.
И еще был Жан. Она редко заговаривала еще и потому, что была уверена: в противном случае он непременно откроет ее тайну, а эта мысль одновременно волновала и страшила Бекк. В его бдительности, в том, как внимательно он наблюдает за всем, что происходит вокруг, крылось нечто особое. У Бекк было такое чувство, будто Жан не всегда был таким. То обязательство, которое он на себя принял (а Фуггер рассказал ей о клятве, которую палач дал умершей английской королеве), изменило его. Порой Жан смеялся, и тогда его лицо преображалось, но чаще всего он наблюдал и слушал. Казалось, он чего-то ждет, набирая силы с каждым вздохом.
Бекк даже знала — чего. Он ждет момента, когда пора будет уйти.
Пока Бекк наблюдала за Жаном, французский палач, в свою очередь, наблюдал за юношей с пращой. Чувства ставили Жана в тупик: иногда он думал о Бекке как о товарище, иногда — как о сыне, которого у него никогда не было. Если бы Лизетта и родила ему сына, тот был бы вдвое младше этого темноволосого юнца. Но затем и это отношение исчезало и сменялось чем-то странным, особенно когда Жан заглядывал в темные глаза под курчавыми волосами, видел смущенную улыбку или слышал смех, вызванный какой-нибудь сценкой между Хаконом и Джануком. Когда Бекк смеялся, он обязательно бросал взгляд туда, где сидел Жан, и их глаза на мгновение встречались, — а потом они оба отводили взгляды. Это случалось так часто, что уже не могло сойти за случайность, и Жан поймал себя на том, что ждет этих мгновений и наслаждается ими. Это вселяло в него растерянность.
Словно у него не было других причин для растерянности! Ему необходимо было выздоравливать, и он искренне наслаждался весельем, вкусной едой и вином. И все же ему никогда не удавалось забыться полностью, потому что перед его мысленным взором неизменно вставала шестипалая рука. Рассказ о том, что произошло в подземелье, только усилил его тревогу, потому что теперь он сознавал: Чибо намеревается вызывать умерших. Отчасти ему даже удалось это сделать, потому что Анна действительно явилась Фуггеру. Что она сказала? «Их призыв силен»? Даже лишившись Авраама, их враг наверняка попытается совершать с помощью шестипалой руки невыразимые мерзости. Жан понимал, что, как только он восстановит силы, ему придется вернуться в Сиену, чтобы исполнить свое обещание. Даже если бы решимость Жана поколебалась, рассказ о том, как Анна явилась во время черной мессы, ее последние слова, которые Фуггер тихо передал ему наедине, заставили бы его действовать. Его королева не сомневалась в том, что Жан придет за ней. И он тоже не смел в этом усомниться.
И в то же время Жан сознавал, что его враг, Генрих фон Золинген, во время их сражения в ночь Палио сказал правду. Пусть у него столько же жизней, сколько у кошки, он уже использовал пять еще до встречи с Анной Болейн — и еще три с тех пор.
Вот почему Жан наблюдал, выжидал и собирался с силами. Как только что-нибудь произойдет, ему тотчас сообщат все новости. Лукреция обещала это спасителям своей дочери. Однако сознавал он и то, что, если в ближайшее время ничего не произойдет, он будет действовать сам.
Вечером пятого дня Хакон и Джанук, опьяненные похвалами своему таланту рассказчиков и переполненные воспоминаниями о собственном мужестве, решили посетить скромный бордель Монтепульчиано.
— Девочки там чудесные. Совсем неопытные, не то что армейские шлюхи, к которым вы привыкли. — Матиас наслаждался обществом опытных наемников, однако при виде жены, принесшей новое блюдо со сладостями, поспешно добавил: — По крайней мере, так мне рассказывали.
— Надеюсь только, что их там много. — Темные глаза Джанука загорелись. — Я два года провел на кораблях. А перед тем у меня было три жены. Три! И все одновременно.
— А как насчет тебя, Давид с пращой? — наклонился к Бекк Хакон. — У тебя есть что-нибудь в штанишках, кроме камушков?
Джанук и Матиас расхохотались, а Бекк отчаянно покраснела и постаралась ответить им более низким голосом, чем обычно.
— Господа, вспомните о моем отце! — Она лукаво улыбнулась и подмигнула. — Может, потом, когда он заснет, я смогу улизнуть. Оставьте мне кого-нибудь, ладно?
— Не могу ничего обещать. Но как угодно, юный господин. А, Жан! — Хакон окликнул француза, который как раз вернулся на двор. — Мы отправляемся навестить ночных, девиц. Ты с нами?
Жан остановился в дверях. Солдаты Франчетто, обыскивавшие город, накануне вернулись обратно. Наверное, выйти в город уже не опасно. И потом, прошло довольно много времени. Во время военных кампаний Жан испытал все стороны жизни, и человеческие желания не были ему чужды. Но с тех пор, как чума отняла у него жену, он имел только двух женщин. Краткие и безнадежные попытки хоть немного развеять одиночество.
И в этот момент он поймал на себе пристальный взгляд Бекка. В этих глазах крылось нечто новое — какая-то тайна, которой он прежде не замечал, невысказанный вопрос. А еще при взгляде на юношу он ощутил прилив страсти, и это встревожило его не на шутку. Жан был солдатом и почти всю жизнь провел в обществе других мужчин, но до этой минуты все его склонности были сосредоточены исключительно на женщинах. Он не понимал, что именно с ним происходит, и, чтобы избавиться от странного ощущения, неожиданно охрипшим голосом произнес:
— Конечно. Почему бы и нет?
Хакон с Джануком громко захохотали, похлопали его по плечу и немедленно начали собирать вино и еду, которые можно было бы взять с собой в качестве подарков.
— Ну до чего же мило, а? — Голос, в котором вдруг ярко проявился йоркширский говор, звучал удивительно ядовито. — Собираешься в бордель? Неудивительно, что королева доверила тебе свою руку. Такой благородный рыцарь! Такой…
Бекк повернулся и возмущенно удалился со двора.
— Ого, Жан! — Серые глаза Джанука искрились смехом. — Слышишь голос ревности?