Французский поход
Шрифт:
— Честно говоря… — она подошла к двери и выглянула: тех двоих, что привели Кара-Батыра, поблизости не оказалось. Это удивило графиню. — Честно говоря, мне и самой это было бы интересно. Но пока что ты не получишь этой награды. Только потому не получишь, что после этого я стану для тебя обычной женщиной, а должна оставаться недосягаемой богиней.
— Ты для меня больше, чем богиня, графиня-улан, — поклонился ей до пола Кара-Батыр.
— Зато у тебя будут другие, не менее красивые женщины. Очень красивые женщины, Кара-Батыр. Из богатых семей. Страсть и женское любопытство будут швырять к твоим ногам даже прелестных богатых француженок. Об этом я позабочусь. А пока что… — несколькими
Кара-Батыр молчал. Ему показалось, что он не понял графиню. Побоялся, что понял не так.
— Почему молчишь? Не решаешься? Не знаешь, как бы получше исполнить это?
— Постараюсь придумать. Они должны исчезнуть сегодня же?
— До завтрашнего утра. Ты не знаешь, Кара-Батыр, почему все палачи любят казнить на рассвете?
— Я не палач, — вспыхнул татарин.
— Прикажу — будешь и палачом. А с этими ублюдками все будет выглядеть так. Один из них убьет кинжалом другого. Но он совершит это коварство, уже поняв, что тот подсыпал ему в бокал яд. Ну, что скажешь, Кара-Батыр?
— Слушаюсь и повинуюсь, графиня-улан.
27
«Святая Жозефина» оставляла гавань Гданьска ранним утром, когда солнце еще только-только восходило, и Хмельницкий обратил внимание, что берег растаял в легком тумане как-то сразу, не маня своими очертаниями, не вызывая жгучей потребности хвататься за него прощальным взором. Да и то сказать — там, за бортом, оставалась чужая земля.
«Чужая земля», — поймал себя на этой мысли полковник. Служить польскому королю, защищать эту землю от турок и татар, представлять ее во Франции — и в то же время считать ее чужой. Сколько так может продолжаться?
Иногда Хмельницкий завидовал Сирко, Сулиме, последнему из гетманов — Дмитрию Гуне. У них не было вопроса: кому служить, к какому народу принадлежать, какую веру исповедовать. Есть православный украинец и есть католик, лях. Все просто и ясно.
Но он-то — шляхтич, воспитанник иезуитской коллегии. Чины и владения дарованы ему польским королем. В польской столице его воспринимают как истинного католика, шляхтича, патриота Польши. Ему верят. Да и сам он тянется к дворянским салонам, к родному, по сути, польскому языку, к древней, довольно развитой польской культуре.
«…И были поляне единым племенем. Но настали трудные времена. И надо было добывать новые земли. И тогда часть племени полянского, которую называем теперь «восточными полянами», основала город Киев, княжество Киевское, и собрала вокруг него земли сиврские, древлянские… Другая же часть, которую называем «западными полянами», ушла за Вислу, основав там свое княжество, объединившее окрестные племена. И потому земля их стала называться Полянией, Полонией, Польшей. А люди ее и по сей день нарекают себя поляками…».
Вычитано это было в какой-то из книг, еще в детстве. А вспоминается все чаще, как святая истина. И хочется возвестить гласом праведника: «Так ведь мы же один народ, от одного корня сущие! Поляне мы! Русичи! Славяне!».
Как было бы славно, если бы эти два народа стали одним. В одной державе от Балтийского моря до Черного. А силы, которые идут нынче на истребление друг друга, направить бы против истинных врагов Матери-Славянии, на охрану растерзанного порубежья!
«А ведь сейчас ты рассуждаешь, как польский шляхтич, как истинный поляк, для которого превыше всего — «велька Польша от
36
«Великая Польша от моря до моря» — девиз, воодушевлявший десятки поколений польских патриотов (или националистов — кому как угодно).
И вновь вспомнилась ему схватка с запорожскими казаками у брода через Южный Буг. С какой ненавистью казаки, вчерашние однополчане, швыряли ему в лицо обвинение в том, что слишком преданно служит польскому королю, что неустанно выпрашивает чины и маетности, и даже в предательстве казачьей вольности и православной веры. Спорить с ними? Оправдываться? Доказывать? Пробовал. Один из сопровождавших его реестровых казаков был убит. Другого, тяжелораненого, пришлось оставить в селе по ту сторону Буга. А сам? спасся только чудом, благодаря вмешательству надворных казаков из личной охраны князя Вишневецкого, сопровождавших кого-то из княжеского рода.
Быстро разнеслась черная весть о его «нечистом» вознесении в генеральные писари реестровцев с присвоением полковничьего чина — первого за всю историю существования этой должности. И плата за это «вознесение» — такая же скорая и неправая.
…Как только «Святая Жозефина» вышла в открытое море, сразу же усилился ветер, который им, не привыкшим к морским походам, показался чуть ли не штормом. Он словно бы пытался вернуть каравеллу назад, или, по крайней мере, извести путешественников безбожной качкой до такой степени, чтобы прокляли свой вояж и молили Господа о возвращении.
— Видно, не ко времени двинулись мы в свой французский поход, братове, — первым не удержался Сирко, стоявший у борта вместе с Хмельницким и Гяуром. — Не приемлет варяжское море души казачьи, не приемлет.
— Стоит ли огорчаться? — успокоил его Гяур. — Было бы хуже, если бы оно сподобилось тотчас же принять наши души.
— Как человек, выросший на берегу моря и привыкший к длительным плаваниям, он чувствовал себя наиболее уверенно среди них.
— Этот бы корабль, да с тысячей запорожцев, да к анатолийским берегам Турции… — совершенно по-иному воспринял замечание Сирко полковник Хмельницкий.
— Хотя бы полтысячи, — мечтательно вздохнул Сирко. — Остальных набрали бы из турецких невольников.
— Однако же интересы державы требуют, чтобы время от времени казацкая старшина совершала и такие вот походы ко дворам европейских властителей.
— «Интересы державы»? Но какой? Свои державные интересы Польша защитит и без нас. Все те дни, пока мы готовились к вояжу, я как раз и терзался вопросом: какие такие интересы Украины будем отстаивать и утверждать во Франции мы с вами? Хорошо, договоримся с кардиналом, продадимся ему почти с тремя тысячами войска отборного… Храбрейшая часть которого, как водится, сложит головы под Дюнкерком, Кале или где-то там еще. И тем самым осиротим и ослабим украинское воинство. А дальше что? Стоять перед всем запорожским кошем с покаянными головами: простите, братове, своих старшин славолюбивых, что не во славу земли своей погубили столько лучших сынов Украины? Хмельницкий вынул трубку изо рта, какое-то время задумчиво смотрел в ту сторону, где впереди по курсу открывалась выступающая далеко в море коса.