Французский поход
Шрифт:
Слуга присмотрелся к лицу ротмистра. Не оставалось сомнений, что перед ним — то ли турок, то ли татарин. Однако он знал, что в литовских войсках служит немало татар. Некоторые из них давно отреклись от своей веры и дослужились до офицеров. Тем более ничего удивительного не было в том, что татарин-офицер желает повидаться с прибывшим в столицу земляком.
— Вам трудно будет найти его. Я позову, — подставил слуга руку для причитающейся ему монетки.
— И как можно скорее, — предупредил офицер.
Прошло почти полчаса.
Решив, что встретиться сегодня с Кара-Батыром не удастся, ротмистр вернулся к карете, еще немного подождал у передка и, прорычав какое-то проклятие, решил, что свидеться сегодня им действительно не суждено. Но как только сел в экипаж, почувствовал, что там, забившись в угол, кто-то поджидает его.
— Мне показалось, что ты хотел видеть меня, мусульманский брат, — уткнул ему в бок дуло пистолета Кара-Батыр. — Так я здесь и внимательно слушаю тебя.
— Я должен убедиться, что ты действительно Кара-Батыр.
— Пистолет у твоего ребра — не доказательство?
Ротмистр помолчал. Никакого иного способа проверить у него не было — незнакомец прав.
— У меня поручение от самого великого хана, да продлит Аллах дни царствования его.
От Ислам-Гирея? — не спешил отводить пистолет Кара-Батыр. — Неужели он еще помнит о моем существовании?
— Помнит, как видишь!
— У нынешнего хана так мало забот, что он вдруг заинтересовался судьбой всеми забытого воина Кара-Батыра?
— Заинтересовался. И ты прав: судьбой воина, а не слуги.
— На что намекаешь?
— Как произошло, что ты вдруг оказался слугой какой-то продажной чужеземной девки?
— Я служу графине де Ляфер, — невозмутимо уточнил Кара-Батыр. — «Продажная чужеземка» — это о ком-то другом. И не испытывай мою гордость.
— Впрочем, хана интересует не она, а ты. И ему трудно будет объяснить, почему ты, высокородный мусульманин, превратился в слугу этой кяфирки [35] .
35
Кяфирка — неправоверная, немусульманка.
— А все остальное ему смогут объяснить? Когда хану перескажут события из моей жизни — тогда он поймет меня?
— Ислам-Гирей знает о тебе не все. Но многое. Например, что ты — из ханского рода, из рода уланов. Что ненавидишь турок, которые когда-то причинили твоей семье большое горе. Что долго и верно служил Шагин-Гирею, когда тот боролся за крымский престол, восставая против турецкого султана, не желавшего видеть его во главе вассального Крыма,
— Так оно и было, — подтвердил Кара-Батыр.
— Ты оказался опытным лазутчиком. Нам известно, что Кара-Батыр был глазами и ушами Шагин-Гирея, что ты умеешь быть преданным, владеешь несколькими языками. Знаем также, что военное обучение прошел в Турции, в школе, которая готовит гвардейцев султана, и что первый свой бой принял в войсках хана, затем командовал отрядом татар, воевавшим вместе с казаками. Каким именно образом ты оказался в войске Великого князя Литовского, известно только Аллаху, как и то, почему ты решился служить полякам.
Кара-Батыр убрал пистолет. Того, что он услышал, было достаточно, чтобы понять: человеку, пришедшему на встречу с ним, известна почти вся его жизнь. От кого он все это узнал, как собирал сведения — это уже не важно.
— Как я должен обращаться к тебе?
— Ротмистр Осман. Кучер, трогай, нам не следует долго стоять здесь. Я командую эскадроном литовских татар, которые служат в составе Литовского драгунского полка. Он расположен здесь, недалеко от Варшавы. Это все, что я пока что могу сказать о себе.
— Не все. Ты еще обязан сообщить, кто тебя послал. Оставив при этом в покое хана.
— В турецком посольстве в Варшаве есть человек, который интересуется каждым, кто способен хорошо видеть и слышать, знает несколько языков, имеет доступ к высокопоставленным особам в Польше и в других странах, а главное, не забыл, что родился мусульманином. Независимо оттого, какую религию исповедует в данный момент.
— Оказывается, мной заинтересовалось турецкое посольство. Приятная новость. А ты все «хан да хан…»
— Хочу доверительно предупредить: из донесений, которые будут поступать турецкому султану, кое-какие сведения куда больше могут заинтересовать нашего бахчисарайского правителя. А некоторые вообще не должны попадать на пергаменты, регулярно отсылаемые турецким послом в Стамбул. Этого тебе достаточно?
— Я не желаю быть связанным какими бы то ни было обязательствами с Высокой Портой.
— Очаковский наместник султана Ибрагим-паша убил твоего отца, довел до сумасшествия мать и взял в наложницы двух сестер. Это давняя вражда. Не будем разгребать погасшие угли этого костра.
— Я говорил о Высокой Порте, а не об Ибрагиме-паше и бедах нашего рода. Но понимаю, что вспомнил ты об этом евнухе не случайно.
— Хотел обрадовать: сейчас Ибрагим-паша не пользуется у султана теми привилегиями, которыми обычно пользовался любой другой очаковский наместник.
— Я найду способ отомстить ему, даже если бы он был объявлен наследником османского престола.
— Это всего лишь слова или за ними что-то последует? До сих пор ты не пытался мстить ему.
— Наступает новый месяц — и восходит молодая луна. Всему свое время.