Франкфурт 939
Шрифт:
– А-а-а. Рад, что ты про меня не забыла. Я уж заволновался, что останусь не у дел. А мальчишка тебе зачем?
– Нельзя украсть у Клыка и надеяться, что всё сойдёт с рук. Нужен козёл отпущения. Мне тяжело. Ты или слезай, или давай уже… делай что-нибудь.
Брун слез.
– Ну, что скажешь? – поинтересовался, устроившись рядом.
– Тебе бы завязывать с пивом, а то разнесёт. При твоей-то массе очень быстро станешь толстяком. Под тобой и так уже стропила трещат.
– А умного чего-нибудь выдашь?
– Мы собираемся обокрасть безжалостных ублюдков, которые шлёпают девок отрубленными
– У нас ведь есть козёл отпущения.
– Он пригодится в конце, а сейчас нужно как-то обхитрить Клыка и его выродков. Ты же вор, есть идеи, как стянуть у них сапог с ноги?
– Ни единой. Они все там?
– Без понятия. Но кто-то там точно… Ух ты, у них гости. Смотри.
Из-за домов со стороны рыбацкого квартала вышли трое стражников. Спустились в затопленный квартал и постучали в дверь Клыка. Открыл Хорёк – самый противный и паскудный из шайки. Запустил их внутрь.
– Это они? – поинтересовалась Гайя.
– Да, – вздохнув, ответил Брун.
– В чём дело? Нервничаешь? Расслабься, днём не станут ничего делать.
– Сам знаю.
– Чего тогда вздыхаешь? А-а-а. Знаком с одним из них, да? Военный дружок?
– Отстань.
– Ты же понимаешь, что Клык их убьёт?
– И что?
– Как ты там говорил: На войне дружба настоящая, там не до мелочных обид. Грудь подставишь, чтобы спину друга защитить, – припомнила Гайя, изображая дубовый голос Бруна. – Неужто не хочешь спасти приятеля?
– Нет, – выдавил он со злостью. Ох и любит она надавить на больную мозоль, и потеребить, и растереть до крови.
– Грустить не будешь?
– Помолюсь потом. И заодно за Манфреда. Как пить дать, сегодня окочурится.
– Чё ты несешь?
– А ты не знала? Манфред в городе.
– Врёшь!
– И я бы не поверил, кабы своими глазами не увидел его перед Зигфридом. Этот кретин ещё и сам припёрся.
– ОН к вам пришёл? – удивилась и рассердилась Гайя. – Зачем?
– А зачем люди ходят к ворам? Чтобы что-то для них украли.
– Ему последние мозги отбили что ли? Вы его убьёте?
– Мы? Нет. Его убьют Железные. Зигфрид назвал цену – отчистить от ублюдков канализацию. Манфред, тупица, согласился и пошёл туда один.
– Это же Манфред, он живучий, зараза, – прошипела она и поползла назад от края.
– Ты куда?
– Убью козла.
Глава 14
Тео узнал его, это лицо сложно забыть. Призадумался. А-а, неважно. Рукой – той, что в перчатке – держит за волосы. Отпустил. Голова, словно кузнецкий молот, с грохотом ударилась о доски. В отрубе. Сладко спит на полу. Они его так и застали. Чем же его треснули?
Эд разошёлся, уже мораль читает. Собрал всех работяг в толпу (жуликов по углам развёл) и рассуждает о том, как же нехорошо драться и бить чужую мебель, а сам по их реакции оценивает, с кого сколько стрясти. Глупо завышать, а потом скидывать. Те, кто больше заплатил, бухтеть начнут, а им бы всё по-быстрому закончить. Томас вот-вот вернётся. Его сразу отправили за Бернардом. Уже и разняли всех, и успокоили, а он всё где-то шляется. Во Франкфурте каждая шавка знает начальника стражи в лицо. Отыскать его дело плёвое, но Томас и тут лажает.
И чего Эд в нём нашёл? Тео пытался разглядеть в нём хоть что-то путное. Не разглядел. Бездарь, каких мало. За что в жизни не брался, всюду дал маху. Но, справедливости ради, парень на побегушках всё же нужен, а выбирать пока что не из кого.
– Итак, – подытожил Эд, – сломанный стол, две скамьи, три стула. Разбитой посуды не счесть. Почём сейчас столы? – спросил и призадумался.
– По тридцать восемь, – подсказал хозяин таверны, стоя у Эда за спиной.
– Чего-о? Это новый. Твоему-то, трухлявому, уже сотня лет.
– И ещё бы столько же простоял, но теперь нужно чем-то менять, – усердствует жадный старик. Похоже, ещё не понял, что ни черта из этих денег не получит.
– Блядь, такое же старьё где-нибудь купишь, – отрезал Эд. – Уценим его втрое. Тринадцать за стол, двенадцать за две скамьи и столько же за стулья, а за посуду… ну, пусть всё вместе будет сорок, чтоб вам удобнее. Вас восемь – с каждого по пять. Давайте, давайте, не жмёмся. Пять пфеннигов в кувшин и свободны. Ты куда руки тянешь? – гаркнул он на жулика, который тоже совал деньги. – Встань, где велено, и жди. С вами отдельно побеседуем. Ну всё, честный люд, на выход. И больше не буяньте. В следующий раз кого поймаю, кину за решётку.
Трудяги в спешке скрылись. Эд повернулся к жулью и широко улыбнулся, будто в женский монастырь пробрался.
– Чего ты, сука, мне опять свои пять пфеннигов тянешь? Всё вытряхивай. Вы тоже, – это он остальным.
– Нечестно! – завопил кто-то.
– Нечестно? А ты их честным трудом заработал? Или деньги в кувшин, или сами в клетку – выбирайте, уроды.
Он бы поаккуратней со словами. Тут только двое настоящих стражников, и вся их власть зиждется лишь на том, что никто из мелких жуликов не хочет влипать в крупные неприятности, но если довести – кто знает, что они сдуру выкинут. А впрочем, если с ними любезничать, совсем страх потеряют. Такие кретины не видят разницы между учтивостью и слабостью. Нет, с ними нужно пожёстче.
– То-то же. А теперь из сапог и штанов. Из задницы можно не доставать, себе оставьте. Ну вот, – Эд потряс кувшин, почти полный. Приятный звон. – Пошли вон.
Разобравшись с жульём, он принялся за лже-стражников. Сперва оглядел их с ног до головы, словно новую лошадь. Доспехи точь-в-точь как настоящие, всё до последней заклёпки. Со стороны они и вовсе похожи на стражников больше, чем Эд. Если бы не виноватый вид. Нет, так не пойдёт, нужно быть наглее. Хамить, грубить, смотреть на людей, как на грязь – ты же улицы защищаешь, ты закон, ты власть! А этот испуганный взгляд – так должны смотреть на тебя. Особенно те, кто ни в чём не виновен. И чем человек чище, тем больше боится. Ведь вор, мерзавец, негодяй – любой, кто часто попадает за решётку, с каждым разом матереет и всё меньше боится наказания. А человеку честному и невиновному лучше держаться подальше от тех, кто защищает закон. Городская стража – это дубина, которая бьёт по хребту за неповиновение. Она не гладит и не ласкает, пусть ты покорней некуда. Глупо надеяться на нежность от грубого оружия.