Франсуаза, или Путь к леднику
Шрифт:
– Сам-то как себя позиционируешь?
– спросил Фурин.
– Друг союза и конфидент? Или как?
– В первом приближении, да. Но, как ты знаешь, именно друзья и разрушают союзы. Надеюсь, мне это удастся. Хотя личные инициативы пациента меня иногда путают.
– Самолечение?
– Еще какое! Он собирается в Индию. Подробностей не знаю, но информация есть.
– В Индию? Но зачем?
– К некому авторитету по части позвоночника. Насколько я могу судить, Франсуазу он не информировал. Хотя все может быть...
Фурин прервал:
– Идет!
Адмиралов приближался и тащил за собой сухую корягу.
– Варятся?
– он спросил о сморчках.
Сморчки вместе с картошкой варились
– Все-таки я думаю, надо отварить в двух водах, - произнес Адмиралов, усаживаясь у костра.
Крачун тем временем спрятал свой черновик во внутренний карман куртки.
– Одного раза достаточно, - сказал Фурин.
– Поверьте нашему опыту. Мы каждую весну выезжаем за сморчками. И каждую весну устраиваем пикник. Еще никто не отравился.
– Да, - подтвердил Крачун и улыбнулся, вспомнив прежние годы.
– Когда- то это у нас называлось «день здоровья». Только сходил снег с полей, а мы уже всем ехали центром сюда. Нашим, психотерапевтическим... И на подледную рыбалку ведь тоже центром ездили всем, правда, Ильич?
– Теперь самые упертые ездят. Спасибо, что и вы с нами, - Фурин сказал Адмиралову и поправил на котелке крышку прутиком.
Андрей Андреевич Адмиралов подложил конец коряги в огонь, к небу устремились искры. Крачун достал стаканчики.
Стали говорить о грибах. О весенних, о ранних. В этот раз кроме сморчков пошли в готовку молодые дождевики. Фурин и Крачун считали их съедобными.
Адмиралов не спорил с психотерапевтами, - по части подледной рыбалки и весенних грибов он им доверял безоговорочно.
30
Очень трудное время, очень насыщенный день, очень много событий. Даже если бы тебя не было, я все равно был бы обязан собраться с мыслями.
Те - с нечеловеческими головами. И потом это. Жизнь человека.
Очень много всего.
Выехали в ночь - для того, чтобы не терять день на еще один переезд. Предполагалось, что все вчетвером выспимся во время пути. Так и получилось почти, с той лишь поправкой, что хорошо выспались трое, а один, это я, так и не уснул рядом с водителем на первом сиденье. А ведь я, как и они, выпил виски для сна. Куда там! Ни в одном глазу, Франсуаза! Забавно, - когда подавали рюкзаки водителю, залезшему на багажник джипа, к нам подошел турист из Голландии, не понимающий, куда это мы на ночь глядя. Ответили: в Ришикеш. Он покачал головой и сказал: крези.
Водитель наш средних лет, молчаливый, хотя и говорит по-английски. Но спящим в машине безразлично, на каком языке и кто говорит. Мы с ним вдвоем всю дорогу молчали. Ну что же поделать, не разговорчивый он. Да я и сам не хотел разговаривать. Я впервые ехал ночью по горной дороге.
Может, у них зрение, как у кошек? Может, у них так мозги устроены и глаза, что образуют вместе системы вроде приборов ночного виденья, нет? Я в темноте не видел дороги. Хотя и таращил глаза. Фары, конечно, были включены, и что-то перед моими глазами все время мелькало, но я не понимал, куда и когда надо нам поворачивать. А он все время крутил руль: налево, направо - налево, направо - налево, направо. Но когда налево надо, а когда направо? Я сосчитал: между поворотом в одну сторону и поворотом в другую сторону проходило четыре-пять секунд. Он все время крутил баранку, туда-сюда, туда- сюда... Изредка появлялись встречные машины - как правило, фуры. Мне все время казалось, что едут они с дальним светом. На самом деле на этих дорогах только ближний свет и полезен. Но меня, пассажира, и ближний слепил. И еще мне казалось, что мы шуруем по встречной полосе. Ночью особенно остро переживаешь эту индийскую левосторонность -проклятое наследие англичан. Фары встречного целятся в лоб, но почему-то мы каждый раз проезжаем мимо друг друга.
Была одна остановка у поста. Мои, пробудясь, изволили выйти размяться. Пока проверяли наши документы, мы смотрели на звезды. Было тихо, тепло.
А дальше было все то же: мои уснули, а я смотрел вперед, и по-прежнему не видел буквально ничего путного. А он крутил и крутил. И так всю ночь. Всю ночь и все утро.
Я думал, что драйверы здешние, они и есть божества или демоны, - им, сверхъестественным, доверяем наши судьбы и жизни и больше не можем ни на что повлиять.
С рассветом заклевал все-таки носом. Я не слышал и не понял, как лопнула камера. Мы хотели к одиннадцати быть в Ришикеше, ну так что ж - не срослось. Как выяснилось, у него не было запаски. Нет, была. Но до нас - когда он вез кого-то в Наггар, где мы ждали его - тоже лопнула камера, пришлось установить то запасное. Посмотри-ка, сказал мне Командор: на одном колесе от других отличался протектор.
Я спросил, спал ли он между той и этой поездками. Или он йог? Он не йог, и он отдохнет в Ришикеше.
Куда-то звонил, о чем-то договаривался. Он сказал, что запаска будет часа через три.
К счастью, поблизости было кафе, таких дорожных тут много. Внизу по склону виднелись крыши домов.
Пора о главном.
Сейчас. Подожди.
Не поверишь, я спас жизнь человека. У меня язык сейчас едва повернулся произнести эту фразу. Никому из наших в том не признался - как-то это слишком нелепо: «спас жизнь человека», - называлось бы как-нибудь по- другому, может, сказал бы. А тебя давно не стесняюсь. Понимаешь, меня стесняет я сам, больше чем ты. Он, который как я. А тобой, Франсуаза, не так я стеснен, как сам, бывает, собою.
Мы уже отобедали в придорожном кафе. Командор пошел купить воды, Люба и психотерапевт разложили на столе карту. А мне захотелось отлить. По возможности я избегаю пользоваться местными туалетами. Тем паче природа тут. Я прошел по дороге до поворота, вверх тропинка вела, там были кусты. Я поднялся, встал за куст и стал с чистой совестью отливать. Ну, обычное дело. Я уже говорил, что здесь что-то происходит со временем. А сейчас, то есть тогда, пошла вообще ахинея какая-то. Время - тормоз! Ему взбрело тормозить. Как будто есть одно настоящее и только оно - на ближайшее прошлое и ближайшее будущее. По тропинке откуда-то сверху бежит мальчуган лет девяти, он в синем школьном костюме (здесь у них синяя школьная форма). Одновременно вижу красно-желтый нарядный автобус слева от меня на шоссе, вижу совершенно отчетливо, как пересекаются их траектории. Автобус для проформы гудит, как принято здесь перед поворотом за гору, мальчик не слышит и не видит его, а если и слышит, ему уже не остановиться. Я же вижу смуглое лицо мальчика, черные глаза, он похож на нашего цыганенка, вижу круглый значок на лацкане пиджака, меня бросает наперерез через кусты, я промахиваюсь, опоздав, ударяюсь грудою о землю, но правой рукой успеваю схватить его ногу. Он падает. Мы съезжаем по склону. На условной, на очень условной обочине лежат его руки. Мимо нас проносится на тормозах красно-желто-нарядное и замирает, повернувшись поперек дороги.
Я вижу себя стоящим на шоссе. Мальчик тоже стоит рядом, у него разодрана щека и кисть руки. Он молчит. Все кричат. Все - это все, кто высыпал из автобуса. Странно, что автобус не перевернуло. Остановился джип. Кто-то - водитель автобуса?
– что-то возбужденно мне говорит. Если бы не я, мальчик был бы раздавлен. Я не знаю, это ли говорит мне водитель автобуса, но я знаю, что знаю. Я не понимаю, что они говорят, о чем кричат. Мне хочется убежать от них. Я поднимаюсь по тропе, с каждым шагом быстрее, быстрее. Я бегу - насколько можно бежать по тропе на подъем. Кусты. Деревья. Лощина. Здесь трава. Это тебе не лунный Ладакх.