Фредди Крюгер и Железная Леди
Шрифт:
— Надо мною довлеет заклятие. Рассказать?
— Валяйте!
— Однажды, триста лет назад, я плыл на это самом корабле из Амстердама в Новый Свет. Мы одолели добрую половину пути, когда начался страшный шторм. Океан бушевал, как будто хотел дотянуться до небес. Вокруг полыхали молнии, ветер сбивал с ног, а из-за раскатов грома не было слышно собственного голоса. Я вышел на палубу — а надо признаться, я был семь футов под килькой…
— Под чем?
— Пьяный вдрызг, — пояснил капитан, выбивая трубку о консервную банку. Он поставил на стол новую бутылку. — Я решил сменить рулевого, чтобы выровнять палубу, которая ходила ходуном. Пока я добирался до штурвала,
Боцмана прямо у меня на глазах снесло за борт!
Ну, вы представляете мое состояние? От этого неистовства погоды я вскоре был просто вне себя.
Когда я все-таки встал за штурвал, — причем у него в то момент уже никого не было, — навалившись на штурвал, я почувствовал жесткий приступ доселе неведомой мне морской болезни. Представьте, Крюгер, меня стошнило прямо на нактоуз!
— На что? — дурным голосом переспросил Крюгер, которого после четвертой кружки совсем развезло и тянуло уже не к бутылке, а под стол. — На что, а?
— На штуковину, к которой крепится компас, — терпеливо объяснил капитан. — После этого события, сами понимаете, я уже не мог различить, где юг, где север. И тогда я задрал голову и сказал такое… О, это была речь! Я обратил свой взор к почерневшим небесам и высказал им все, что во мне накипело.
И небеса прокляли меня. Океан вдруг стих, небо просветлело и на рею возле меня опустился ангел — маленький такой, с крылышками и кучерявой головкой. И пропел он мне сладкий голосом, что небеса на меня прогневались и что в наказание за свое богохульство я обречен отныне вечно скитаться по морским просторам, не имея возможности сойти на берег. Как говорится, ни в сапогах, ни босяком.
Хмель из меня тогда еще не выветрился. Обозлившись, я запустил в дерзкого ангелочка бутылкой. Он свалился ко мне на руки, и я пригрозил ему, что, если он не возьмет свои слова обратно, то я утоплю его в бочонке с ромом. Он страшно перепугался и пошел на попятную. Мы с ним выпили, разговорились по душам, и он заявил, что хотя и не в силах отменить божественное предписание, но все же постарается что-нибудь для меня сделать.
И он действительно замолвил за меня словечко перед Всевышним. Мне было позволено раз в семь лет заходить в одну из гаваней голландский колоний и высаживаться там вместе со всей командой. Но не больше, чем на одни сутки.
Только для моих матросов это счастье продолжалось недолго. Поняв, что они навеки прокляты и им не суждено вернуться к своим семьям, мои матросы распоясались и стали после каждой высадки кутить напропалую. Пьянствовали, дрались, насиловали туземок, а то и своих соотечественниц. В ту пору у Нидерландов было очень много колоний, не то, что сейчас. Моим головорезам было, где развернуться.
— Так вы бы им… — Крюгер не смог выговорить слова и ударил себя кулаком по скуле, показав, что бы он сделал с непослушными.
— Зачем? — возразил капитан Летучего Голландца. — Я и сам не дурак покутить и от души повеселиться. — Он подлил Крюгеру в кружку рома и продолжал: — И вот после того, как в одной из колоний мои матросы до полусмерти напоили рыбьим жиром местного губернатора, а его жену вместе с дочерью, загнав обеих голышом на пальму, заставили до ночи распевать национальный гимн метрополии, — там, наверху, у кого-то лопнуло терпение. Опять ко мне явился мой ангел (а его тогда уже произвели в архангелы), мы с ним хорошо так посидели — ну, вот как с вами, Крюгер, — выпили, конечно, рыбкой закусили, и он мне поведал, что отныне ни один из моих матросов не сможет ступить своей нечестивой ногой на берег, будь то аттол, остров, полуостров или материк. И вообще, с этого корабля — ни шагу. Но что еще хуже, все они подвергнутся старости и тлену. Ну, вы видели, в каком они сейчас состоянии. Черепа да кости!
— Угу, — промычал Крюгер, сползая со стула.
Капитан поднял его с пола и усадил обратно. Потом сел напротив и стал набивать трубку, уминая большим пальцем табак.
— Вы хотите спросить, почему я не предал их останки океану?
— Угу, — покорно мотнул головой Крюгер, роняя шляпу на стол.
— Подождите до заката солнца — увидите, — загадочно ответил голландец, возвращая шляпу на место. — Но я отвлекся. Ангел сказал мне, что, учитывая мое более смиренное поведение и вполне умеренное пьянство (а я всегда предпочитал пить у себя в каюте, а не прилюдно), мне по-прежнему позволено сходить на берег раз в семь лет, причем уже в любой точке земного шара. Я спросил, будет ли с меня когда-либо снято это заклятое проклятие… то есть проклятое заклятие? Да, будет, ответил он, при условии, что меня полюбит невинная девушка. Вы, конечно, понимаете, Крюгер, что он имел в виду?
— Угу. — При упоминании о невинных девушках Фредди несколько оживился. — Девушка… она как поросеночек, — забормотал он, раскачиваясь на стуле, — такой розовенький, гладенький, вку-усный…
— Крюгер, вы сейчас не о том. Я рассказываю дальше. После той памятной встречи с моим ангелом я был одержим лишь одной мечтой — снять с себя заклятие. Где я только ни высаживался, по каким только кабакам ни шлялся — все в пустую! Девственницы, они на дороге не валяются. — Крюгер кивнул, скорчив губы в пьяной усмешке. Капитан заботливо поправил у него на голове шляпу и продолжал: — Одних суток оказалось для меня мало, чтобы влюбить в себя кого-нибудь из попадавшихся мне недотрог. Одна, правда, бросилась с утеса на прибрежные камни, когда я покидал гавань. Но я так думаю, она просто запуталась в своих юбках и сорвалась, споткнувшись о кочку. Кто, скажите, мешал ей догнать мой корабль вплавь? Если ей в самом деле чего-либо хотелось.
— Она не умела плавать, — расчувствовался Крюгер и вдруг заплакал. На его безобразном, испещренном уродливыми шрамами лице слезы казались не более уместны, чем золотые коронки в пасти у Кинг-Конга.
Капитан корабля-призрака раскупорил новую бутылку и наполнил кружки до краев.
— Помянем, — сказал он, снимая шляпу с себя и с Крюгера. Фредди хотел что-то сказать, но в горле стоял ком. Он смахнул слезу.
Выдержав паузу, капитан качнул кружкой: «Прошу выпить до дна», — и поднес ее к губам.
Они выпили.
Пьяному Крюгеру вдруг вспомнилось все, что он пережил за последнее время, и ему стало так за себя обидно, так себя жалко, что хоть лезь под стол.
И он полез.
Но голландец был более крепок. Все выпитое за вечер для него было не более, чем прогулка по набережной в сравнении с кругосветным плаванием. Он вытащил своего гостя из-под стола и уложил его на обитый железом сундук.
— Что-то колет, — пожаловался Крюгер, схватившись за поясницу.
— Ревматизм? — голландец перевернул его на живот и вытащил у него из трусов перчатку с длинными ногтями-лезвиями. — Святой, великомученик… — с усмешкой протянул капитан, накидывая на Крюгера потрепанное одеяло. — Можете открыться мне, как на духу. За три века я загубил столько кораблей, что тоже вряд ли могу сойти за апостола Павла.