Фредерик Дуглас
Шрифт:
Несколько минут Фредерик сидел неподвижно, глядя на последнюю строчку. Как заблестят глаза Анны, когда она будет читать это! На миг перед ним возникло ее лицо. Ребенок зашевелился во сне. Фредерик встал и мягкими движениями поудобнее уложил на кровати спящего малыша.
Весной Дуглас направился в Уэльс и объехал это? край, как сообщал он в письме, опубликованном в «Либерейторе», «от Хилл-Хоута до Джайантс-Козуэй, от Джайантс-Козуэй до Кейп-Клиа». 12 мая в Финсбэри-Чэпел, Мурфилдс, он произнес речь, которая была напечатана по всей Англии. Уильям Гладстон прислал Дугласу записку с приглашением посетить его. Дуглас услышал, что Даниель О’Коннелл находится в Лондоне, что ирландцы и английские католики объединились в коалиции, выступающей против Пиля. И
Возвратясь в мае в Лондон, Дуглас немедленно разыскал О’Коннелла. Старик встретил его горячо, но вид у него был измученный, потрясенный. И в разговоре, во время которого оба собеседника не смогли уклониться от темы, занимавшей их сейчас больше всего, О’Коннелл занял оборонительную позицию.
— Мальчик, всю свою жизнь Пиль являлся врагом Ирландии, — О’Коннелл тревожно всматривался в озабоченное лицо Фредерика.
— Но Ричард Кобден уверяет, что Пиль прислушивается к голосу разума. Кобдену уже о многом удалось договориться с ним. Ирландский вопрос служит теперь врагам Пиля, которые хотят его гибели.
— Он желал бы привязать Ирландию к Англии навеки! — Старик с вызовом поднялся на ноги, тряхнув своими седыми волосами.
25 июня законопроект о хлебных законах прошел в палате лордов, но в тот же самый день палата общин большинством в 73 голоса отвергла выдвинутый премьером «законопроект об оружии». Враги Пиля снова получили возможность говорить, что он предает свои принципы и обманывает своих последователей. Три дня спустя Пиль вручил королеве просьбу об отставке.
В этот вечер Дуглас в сопровождении О’Коннелла отправился в парламент.
— Он будет выступать сегодня в последний раз, — сказал им Джон Брайт.
Члены палаты, странно притихшие, сидели на своих местах. Соперничество между Пилем и Дизраэли пришло к концу. Правда, хлебные законы были отменены— ворота открыты. Но зато Дизраэли вытеснил Роберта Пиля. С премьером было покончено.
Священник Сэмюэль Хэнсон Кокс решил, что Лондон уже вполне сыт Фредериком Дугласом
Шестьдесят или семьдесят представителей американского духовенства прибыли тем летом в столицу Англии с двойной целью, — чтобы участвовать в съездах Всемирного евангелического альянса и Всемирном конгрессе сторонников воздержания. Группа этих священнослужителей во главе с преподобным Коксом открыта решила добиться безоговорочного признания того, что рабовладение носит христианский характер.
В некоторых кругах общества тема эта стала несколько щекотливой, и церковники твердо вознамерились установить, наконец, библейокий, христианский статус «сыновей Хама», которым сам господь предназначил быть «лесорубами и водоносами».
Каковы же оказались тревога и огорчение церковнослужителей, когда они узнали, что один из таких рабов путешествует на свободе по всей Англии, произносит речи, получает приглашения в дома респектабельных, но крайне заблуждающихся англичан и англичанок.
Духовные пастыри взялись за просвещение английского народа. Вопрос о рабстве очень быстро и неожиданно сделался самой жгучей темой на заседаниях евангелического альянса. И дела пошли не очень хорошо. Конгресс сторонников воздержания, происходивший в огромном зале Ковент-Гардена, привлекал гораздо большие толпы любопытных. Аболиционисты тщательно разрабатывали свой план действий. Однажды во время послеобеденного заседания, когда Ковент-Гарден был набит до отказа, Фредерика Дугласа, находившегося среди аудитории, попросили произнести несколько слов перед конгрессом. Адвокаты рабовладельцев были ошеломлены. Они и представить себе не могли, что в их собственных рядах могло таиться такое предательство. Дуглас под оглушительные аплодисменты стал прокладывать себе путь к платформе; преподобный Кокс с протестующими возгласами вскочил было на ноги,
— Пусть он говорит!
— Слушайте!
— Дуглас! Фредерик Дуглас!
Так кричала толпа до тех пор, пока багровый от ярости коротенький священник не опустился беспомощно на свое место.
Фредерик Дуглас, этот «молодой лев», теперь достиг полного расцвета своих сил. Он стоял перед громадной аудиторией, заполнившей каждый уголок Ковент-Гардена, и чувствовал, как силы эти разливаются по всему его телу. Он твердо решил, что ни один мужчина и ни одна женщина, до которых донесется его голос, уже никогда не смогут сказать: «Я этого не знал!»
Священник Кокс в отчете, написанном для своей сектантской газеты «Нью-Йорк Эванджилист», писал: «Речь Дугласа — это извращенное, оскорбительное посягательство на закон обоюдной праведности, внушенное, думается мне, не свыше, а снизу. Этот Дуглас обвинил американские общества сторонников воздержания и церкви в том, что они являются врагами его народа. Он говорил с американскими делегатами таким тоном, словно он наш школьный учитель, а мы — его послушные и преданные ученики».
И зал Ковент-Гардена сотрясался от бури восторженных возгласов и аплодисментов, какой этот театр еще не знал за всю историю своего существования.
«Все мы собирались отвечать ему, — говорилось в заключение в отчете Кокса, — но было уже слишком поздно. Весь театр шумел, словно охваченный духом возбуждения; зрители неистовствовали, и бедный мистер Кирк едва сумел улучить момент, чтобы произнести несколько очень уместных и разумных слов».
Гром аплодисментов перекатывался по залу, когда Дуглас, поклонившись, хотел сойти со сцены; люди бросились вперед, чтобы пожать ему руку. Они загородили ему путь. Мужчины и женщины плакали, кричали до хрипоты. Никто из них не слышал и не замечал «бедного мистера Кирка». Дуглас вышел из театра во главе целой процессии лондонцев, продолжавших и на улице бурно приветствовать его. К ним стали присоединяться любопытные прохожие. Еще более возросшая толпа следовала за Дугласом от Бау-стрит до Расселл-стрит. Однако, миновав Дрюрилейнский театр, Фредерик остановился. Он обернулся, махнул рукой, и люди тесно сомкнулись вокруг него.
— Друзья мои, — сказал им Дуглас, — за всю мою жизнь я не встречал еще такого доброго отношения к себе. Но я говорил не затем, чтобы вы шумно приветствовали меня, а затем, чтобы вы начали действовать. Я рассказал вам о рабстве, об угнетении, о злых и несправедливых делах, которые творятся на этом свете. Теперь я говорю вам, что все это касается не одних лишь черных рабов в Америке, но и белых рабов здесь, в Европе. Друзья мои, сейчас не время для бурных приветствий. Возвращайтесь в свои дома, в свои лавки и конторы. Передайте другим то, что я вам сказал, и найдите себе работу по силам, дело, которое поможет освобождению всех народов. А теперь ступайте, ступайте скорее!
Он продолжал стоять лицом к толпе, пока вся она не разошлась; люди, уходя, оглядывались на него и возбужденно толковали между собою.
И тогда со вздохом глубокого удовлетворения Фредерик Дуглас отправился дальше по Расселл-стрит. Затем он свернул в Дрюри-лейн и полчаса спустя уже ехал по Фулхем-Роуд.
Фредерик не был больше обитателем Тейвисток-сквера. Когда. Джеймс Баффем отправился назад в Америку, а Дуглас — в свою поездку по северу Англии, они отказались от мансарды, которую снимали там. Возвратившись в Лондон, Дуглас получил от друзей приглашение поселиться в их доме в Челси; здесь, во время редких передышек между утомительными разъездами, он мог спокойно отдыхать от городского шума и пыли. С удовольствием вспоминал потом Фредерик это лето — прозрачный воздух, мягкое солнце, долгие прогулки по берегу реки. Часы, проведенные за чтением под сенью дерева, раскинувшегося позади коттеджа, раскрывали перед ним все новые и новые горизонты; прочитанное давало ему все более широкое представление о вещах. Ощутимее, горше, чем шрамы на спине, была для Фредерика его необразованность. Теперь он хватался за каждую возможность учиться.