Фрегат 'Надежда'
Шрифт:
– Кажется, Нил Павлович боится ответственности, когда останется старшим.
– Не ответственности, но вреда судну и людям боюсь я. Неплохой я моряк, Илья Петрович, ты знаешь это; зато я сам знаю, что ты моряк лучше меня. Лежать в дрейфе, дожидаясь тебя в бурную ночь вблизи камней, - право, не находка. Друг, Илья! отложи свое намерение, - взяв его за руку, с чувством продолжал Нил Павлович, - волнение развело огромное - видишь, как сильно поддало!
В самом деле, вал расшибся о скулу фрегата и через сетку окропил брызгами обоих друзей. Фрегат вздрогнул, но сердце капитана осталось спокойно, - ему ничто не казалось зловещим. Любовь ослепляет
– Пустые страхи!
– произнес оп.
– Еду, хочу ехать!..
– Твоя воля мне закон, но воля, а не прихоть. Не сердись, что я круто говорю тебе правду, я не придворный. Будь муж, Илья! Ты уж и то много потерял во мнении товарищей через свою предосудительную связь; ну да прошлое прошло, бог с ним! Распростились - баста! Нет, так давай еще амуриться. Сам посуди: стоит ли рисковать царским фрегатом и жизнью этих добрых людей, даже собственною славою, Для масленых губок твоей беспутной княгини?
Капитан вспыхнул.
– Прошу вас, г. лейтенант, быть не очень тароватым на осужденье особ, которых вы хорошо не знаете. Вместо того чтобы разбирать поведение вашего капитана, лучше бы вам исполнять его приказания.
– А!
– молвил тогда обиженный в свою очередь Нил Павлович, отступая и возвыся голос.
– Вам угодно говорить мне как начальник подчиненному? Так позвольте мне, в лице вахтенного лейтенанта, заметить вам, капитан, что вам неприлично отлучаться со вверенного вам фрегата перед бурею, зная, что этим вы подвергнете его неминуемой опасности.
Нил Павлович брызнул маслом на огонь.
– Вы, сударь, не судья мне! Прикажите, сударь, спустить шлюпку, говорю я вам!
– вскричал Правин в запальчивости.
– Не заставьте меня самого приказывать. Знайте, что если вы меня выведете из терпения, я могу забыть и прежнюю дружбу и долгую службу нашу вместе.
– Мне кажется, капитан, вы уже забываете ее, оставляя свой пост. Я гласно протестую против вашего отъезда и прошу записать мое мнение в журнал.
– Г-н штурман!
– гневно воскликнул капитан, - запишите в журнал слова г-на лейтенанта Какорина и прибавьте к этому, что он арестован мною за ослушание. Отдайте, милостивый государь, ваш рупор лейтенанту Стрел-кину и не выходите из вашей каюты. Шлюпку!
– Пусть нас судит бог и государь!
– горестно сказал Нил Павлович, уходя.
– Но вспомните мои слова, капитан... вы дорогою ценою купите горькое раскаяние!
Капитан корабля, беспрестанно находясь на службе и вблизи своих офицеров, поневоле облекается недоступ-ностию, чтобы подчиненность не исчезла от частого товарищества. Правин, как и всякий другой, скоро привык к безусловному повиновению, а тут Нил Павлович, не умея взяться за дело, раздражил вдруг и страсть и гордость Правина будто нарочно. Затронутый за живое, он счел обязанностью сделать наперекор своему другу.
Отдав все нужные приказания молодому лейтенанту, Правин спрыгнул в катер. Десять лихих гребцов ударили в весла и скоро, выбравшись на ветер, поставили паруса. Катер покатился с волны на волну, между тем как седая пена забрасывала мгновенный след его, будто ревнуя, что утлая ладья презирает ярость могучей влаги.
VII
И в думе нет, что наслажденье - прах,
Что случая крыло его уносит,
Что каждый маятника взмах
Цветы минутной жизни косит.
А. В.
Свечи догорали
– Возможно ли!
– сказал он, - уже близко утро, целая ночь испарилась, как поцелуй!
С диким восклицанием поднялась с дивана княгиня, глаза ее впились в Правина...
– О, не говори мне об утре, не напоминай о разлуке: я не пущу тебя... ты сам не покинешь меня... не правда ли?
– продолжала она с ребяческою нежностию, привлекая его на свою грудь.
– Мой Илья не будет так жесток - он не предаст меня отчаянию, я не отдам тебя морю!.. Слышишь, как сечет ливень в окна, как завывает буря!..
Правин в половине поцелуя оторвал уста от коралловых уст княгини и заботливо прислушивался к шуму сражающихся стихий. Мысль о шторме, о бедствии, в котором мог быть его фрегат, прожгла его мозг. Страшно было видеть его побледневшее лицо подле томного лица княгини, подернутого прозрачным румянцем неги... Вера была тогда прелестна, как страстное желание поэта, в котором более иеба, чем земли; Правин со своими мутными очами походил на раскаяние, пробужденное страхом.
– Спасите!
– вскричал он, наконец, безумно, - фрегат мой тонет... Слышите ль выстрел, еще выстрел, еще?..
Буря будто притихла с усталости... какой-то гул замирал вдали, под скалой зверем ревело море... но кругом все было тихо, до того тихо, что слышно было падение капель с кровли и бой испуганного сердца княгини.
– Нет, мой бесценный, ты ошибся - то были удары грома. Может ли быть несчастлив кто-нибудь в то время, когда мы так счастливы!
Правин с какою-то неистовою негою упал в объятия Веры.
– Ты моя! Вера моя! Что ж мне нужды до всего остального, - пускай гибнут люди, пускай весь свет разлетится вдребезги! Я подыму тебя над обломками, и последний вздох мой разрешится поцелуем!.. О, как пылки, как жгучи твои уста в эту минуту, очаровательница!.. Знаешь ли, - промолвил он тише, сверкая и вращая очами как опьянелый, - ты должна любить меня, уважать меня, поклоняться мне более чем когда-нибудь... Знаешь ли, что я богаче теперь Ротшильда, самовластнее английского короля, что я облечен в гибельную силу, как судьба? Да, я могу сорить головами людей по своей прихоти и за каждый твой поцелуй платить сотнею жиз-пей - не жизнию врагов, о нет! Это может всякий разбойник. Это слишком обыкновенно... Нет, говорю тебе, я бросаю на ветер жизнь моих любимых товарищей, моих друзей и братьев, а за них во всякое другое время готов бы я источить кровь по капле, изрезать сердце в лоскутки!
Трепеща, внимала княгиня этим несвязным речам, не вполне понимая их.
– Ты меня ужасаешь, милый!
– говорила она.
– Илья! ты уморишь меня со страха!
– Умереть? кто говорит умереть - вздор! Теперь-то и надо нам жить, потому что одна любовь стоит назваться жизнию; ты сама прелестна как жизнь, Вера!
– произнес он, обтекая ее взорами, пожирая лобзаниями, - Ты божественна как смерть, потому что заставляешь забывать все, потому что заключаешь в себе рай и ад. Помнишь ли обет мой отдать тебе и за тебя душу! Вот она! вот она вся... Я не продавал ее по мелочи за ничтожные радости, не променивал ее на золото. Девственну и чисту сохранил я ее до сих пор - и теперь бросаю ее к ногам твоим, как разорванный вексель. Дорого, о, невообразимо дорого ты мне стоишь, милая! но я не раскаиваюсь, я заплачен выше цены.