Френки и Майкл
Шрифт:
Люди распрямляются и нагибаются, делая это в такт движению кирок. Мальчик смотрит туда, и ему кажется, что это не люди воздевают металлические орудия; нет, все не так.
Кривые рогатины металла, впившись в ладони людей, заставляют их снова и снова разгибаться и наклонять голову, расправлять плечи и снова горбиться.
Точно птица, которая хочет взлететь, но уже не сможет никогда.
Каторжные работы.
«Рикки, сынок».
Стук-стук.
Он протягивает руку в холодную пустоту заброшенного
Он видит перед собой отца – но отец ли это?
Мальчик помнит его другим – молодым, здоровым, улыбающимся; отец ходил, широко расправив плечи. Он был великаном, способным коснуться руками вершин гор Василисков.
Стоящий перед ним человек другой.
Старый, с опущенными плечами, он смотрит на мальчика, и Рикки узнает и не может заставить себя узнать его.
Почему твои волосы теперь покрывает седина, отец? Почему лицо твое стало черным от солнца и изрезано морщинами? Почему в глазах твоих такая усталость и такая тоска?
Стук-стук. Стук-стук.
Каторжные работы.
Человек опускается на колени; мальчик не может подойти к нему, их разделяет решетка. Люди в серо-зеленой форме ходят вдоль проволочного забора.
Стук-стук.
Мальчик видит только отца; он забыл уже про того, кто привел его сюда. Он тянет маленькую ручонку вперед и не может дотянуться.
«Рикки, сынок».
Ладонь мальчика застывает в воздухе; он хочет что-то сказать, но слов нет, есть лишь слезы и бессильный крик.
«Сынок».
Люди в серо-зеленой форме ходят, изредка останавливаясь; они больше ничем не заняты, и мальчику кажется, что они – часть проволочной стены, которая отделяет его от постаревшего отца.
Он снова слышит его голос. Отец зовет его и знает, что Рикки больше никогда уже не придет.
Мальчик плачет; слезы прорываются у него внезапно и текут по щекам, словно горный ручей по травянистому склону.
Он приникает лицом к груди того, кто опустился рядом с ним на землю, и плачет, не в силах обернуться и еще раз посмотреть на отца.
Стук-стук.
Как глухие шаги.
«Рикки, посмотри на меня еще раз. Прошу тебя».
Он не поворачивается, только его пальцы крепче сжимают мокрую рубашку сидящего рядом с ним человека.
Лестница ведет Рикки в темный подвал, глубоко, и так же глубоко прячутся в нем воспоминания.
Он слышит голос отца за своей спиной и хочет повернуться.
Он хочет видеть отца – боже, дай ему еще раз увидеть отца, – но настоящего.
Не этого, немощного, морщинистого старика, исчерканного тенью решетки. Рикки хочет увидеть отца таким, каким он был раньше, – веселым, улыбающимся, сильным.
Его отца.
Эрманос останавливается, хотя лестница еще дальше уходит в глубь, где темнеют запылившиеся контейнеры.
Его шаги стихают, но резкие звуки кирок все так же бьют в его ушах.
«Рикки».
Он больше не видел его – никогда.
Его отца убили в драке заключенных месяца два спустя после того, как мальчик видел его.
Каторжные работы, пожизненный срок.
Эта жизнь оказалась очень короткой.
Стук-стук.
Мальчик не понимает, не может даже осознать всего – но он чувствует, что его отец умер в тот момент, когда оказался по другую сторону проволочного забора.
Стук-стук.
Пожизненное заключение. Каторжные работы.
Теперь это же ждет его, Рикки Эрманоса. Похищение, шантаж, попытка убийства. Федеральное преступление, газовая камера.
Или хуже.
Стук-стук.
Рикки спускается, и больше не слышит шума собственных шагов.
Глухие звуки раздаются из глубины подвала.
По лицу Рикки пробегает усмешка, как трещина. Сама собой, потому что он не может быть сейчас спокоен.
Стук-стук.
Нет уж.
Он сжимает кулак и чувствует ладонью ребристую поверхность. Рукоятка ножа.
Стук-стук.
Крепыш-парнишка, лет четырнадцати. Рикки Эрманос смотрит на него с темной вершины лестницы, и видит в нем себя.
Парнишка стоит, его выцветшие порванные джинсы спустились до колен. Он совершает равномерные движения и тяжело дышит.
Рикки ухмыляется.
Недолгое удовольствие.
Он сжимает рукоятку ножа еще крепче.
Стук-стук. Стук-стук.
Это уже его сердце.
Ну уж нет.
Что с того, что раньше ему еще не приходилось всаживать ни в кого нож? С пушкой действовать не всегда сподручно.
Нож ли, пушка – не все ли равно.
Стук-стук.
Член парня погружен в пухлый задик негритянки.
Девица упирается руками в запыленную полосу конвейера, который уже давно ничего никуда не возит.
Она колеблется всем телом сообразно движениям парня и порывисто вздыхает.
Ухмылка на лице Эрманоса пропадает, он хмуро бормочет про себя:
– Подо мной ты так не охала, потаскушка.
Он спускается дальше.
Проститутка почти не обнажена. Парнишка спешил, стараясь дать удовлетворение своему члену.
Он лишь задрал ей юбку да приспустил трусики.
Но девка довольна – ах, как довольна.
Она охает и запрокидывает голову назад, а ее маленькие острые грудки вздрагивают при каждом качке.
Верх платья он содрал с нее, уже когда ввел в нее свой инструмент.
Ну, погоди же.
Негритянка изгибается больше; стоны ее становятся все глуше и возбуждающе.
Но Рикки Эрманос не думает сейчас о сексе.
– Еще, – просит она, не открывая закрытых глаз. – Еще. Глубже.
Парнишка старается. Он дышит тяжело и уже неровно. Видно, они давно начали.