Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Шрифт:
ФСФ пытается снять большой дом в восьмидесяти километрах от Нью-Йорка, чтоб не терять столько времени на появления с Зельдой на публике. «Сущее дитя и самая безответственная половина пары, какую только можно вообразить…» [22] [7, 144] – со вздохом писал он о жене. Так он надеялся выиграть больше времени для работы. Но именно эти первые недели их брака стали образом всей их дальнейшей жизни и карьеры самого ФСФ.
22
Перевод А. Кубатиева.
Зельда (1922) и Скотт Фицджеральд (1921)
Тогда Зельда попыталась жить так, будто ничего нового не происходит. Но оказалось, что она беременна. Путешествие в Европу должно было отвлечь ее от ожидания родов, но Англия им скоро надоела даже больше, чем Италия, и они вернулись в Сент-Пол, где в октябре 1921 г. родилась дочь, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Скотти, оставшаяся их единственным ребенком.
Она станет очень неплохим драматургом, автором нескольких удачных шоу и умрет в 1986 г. в Монтгомери, Алабама, в унаследованном доме своей матери Зельды.
А пока они живут в дорогом поселке Грейт-Нек, в 40 километрах от Нью-Йорка, и Скотт наблюдает ту жизнь, из которой потом вырастет пейзаж «Великого Гэтсби». Работая стиснув зубы, он заканчивает рукопись, которая еще и решает важный для него вопрос: имитировать первый роман, эксплуатируя его успех, или добиваться нового? ФСФ знал, что будет в ладу с собой хотя бы здесь, если по-прежнему будет писать о своем опыте и своей тревоге.
«Прекрасные и проклятые»: прекрасные и проклятые
«Прекрасные и проклятые» (The Beautiful and Damned, 1922) – второй его роман. Чарльзу Скрибнеру он обещает сенсационную книгу, где главный герой, Энтони Пэтч, будет одним из тех, «…у кого вкусы и слабости художника, но нет настоящего вдохновения. Как он и его прелестная молодая жена гибнут на рифах саморазрушения – расскажет роман» [23] [7, 160]. Глория и Энтони гибнут, но куда мрачнее и печальнее, чем обещал синопсис новой книги. В ней не будет легкого цинизма первого романа – это жестокая история скорее даже британского, чем американского образца, Конрад и Уэллс научили ФСФ большему, чем другие классики и современники.
23
Перевод А. Кубатиева.
Теперь все, что успевает написать, он показывает Зельде – хотя когда-то был убежден, что нельзя никому позволять даже заглядывать в рабочую рукопись. Фицджеральд всегда очень сильно зависел от мнения критиков, друзей, редакторов. Но сильнее всего он зависел от мнения, настроения и состояния Зельды.
Судьба «Прекрасных и проклятых» оказалась куда менее яркой, чем у первого романа. Бестселлером он стал, но разошелся куда меньшим тиражом, был испорчен куцей журнальной версией, не дал того дохода с продаж, которого ждал ФСФ, и принес очень небольшие деньги за права на экранизацию. Критики тоже отозвались о нем без прежнего восторга. Среди них попыталась выступить и Зельда, но положения это не улучшило. На долгий срок Фицджеральду выдали ярлык «талантливого писателя, который из-за недостаточной интеллектуальности и владения собой не может сказать ничего интересного» [7, 169]. Куда злее была реплика про роман о том, «что остается делать с собой тому, кому совершенно нечего делать?» [7, 169]. Энтони – дожидаться наследства, Глории – ловить мужа, а поймав, предаться алкоголизму… Разумеется, роман был намного сложнее хлестких формул, но что-то важное было упущено.
В «Прекрасных и проклятых» ФСФ продолжает рисовать картинки рухнувших величавых замков или растрачиваемых душевных богатств, и их делает привлекательными его растущий талант наблюдателя и мастера сюжета. Сперва Энтони Пэтч, а потом и его жена Глория не занимаются ничем… но с талантом и изобретательностью, что иронически отметили многие критики. Энтони ждет явления чего-то значительного, что заинтересует его, не замечая, что все значительное проходит мимо, не интересуясь им, и в конце концов остается ни с чем. Живущий вполне комфортабельно, он переезжает в Нью-Йорк, чтобы дождаться смерти своего деда-миллионера. Встретив Глорию, Энтони сообщает ей, что «не занимается ничем, потому что ничем из того, что я могу, не стоит заниматься» [24] . Глория парирует: «А я ничего не знаю – ни о том, чем вам стоит заниматься, ни о том, чем стоит заниматься прочим…» Она присоединяется к его ожиданию, и все, что оставалось читателю – это пробежать сотню с лишним страниц отличного, афористичного, прекрасно написанного текста, чтобы узнать, что Энтони получил свои деньги, но истратил себя и Глорию, став ничем с тридцатью миллионами долларов. Их жизни кончились, потому что не начинались, несмотря на их попытку удержать лучшее из прошлого. Слава деда не перешла к Энтони вместе с деньгами, Глория навсегда теряет мать. Не успев состариться, они начинают распадаться, отравленные бесцельностью жизни.
24
Здесь и далее «Прекрасные и проклятые» цитируются в переводе А. Руднева.
Два шедевра
Следующие книги Фицджеральда, сборники новелл «Эмансипе и философы» (Flappers and Philosophers, 1920) и «Сказки века джаза» (Tales of the Jazz Age, 1922), только сокращают расстояние между автором и героем, хотя никогда полностью – он говорил, что всегда писал нечто вроде чуть отредактированной версии себя и своего воображения. ФСФ стремительно превращается из новичка в модного автора, но и тут не оставляет своей темы: что такое богатство и во что превращаются богатые.
Во втором сборнике есть целых два шедевра – печальная и смешная фантастическая сказка «Забавный случай с Бенджамином Баттоном» и забавный, но уже совсем не смешной «Алмаз величиной с отель «Риц». В первом время забавляется человеком, жизнь которого начинается со скандальной дряхлости и заканчивается куда более счастливым младенческим забвением.
Во втором, жестоком гротеске, идея богатства доводится до полного абсурда. Что можно сделать, если ты богаче всех в мире? Все. И ничего. Твое богатство будет вожделеемо всеми, покоя не будет никогда, скрываться надо будет ото всех, гостей убивать, чтоб не проболтались, щедро одарив перед этим, а когда ты всем своим богатством, бриллиантом величиной в кубическую милю, попытаешься дать взятку Богу, то просить будешь только одного – спрятать себя от целого мира, отменив разом всех этих людишек с их аэропланами и сделав исключение только для твоих верных рабов. Но Бог отвергает взятку, несмотря на ее размеры. И тогда полковник, как ему кажется, тоже горделиво отвергает дар – он уходит с семьей в алмаз и превращает его и себя в обычный углерод:
Вся поверхность горы полыхнула слепящим желтым огнем, который пронизал дерн, точно свет лампы – подставленную ладонь. Этот невыносимый блеск длился с минуту, а потом вдруг исчез, точно в лампе перегорел волосок, и на месте горы теперь лежала черная пустыня, от которой медленно поднимался синий дым [25] .
Фицджеральд-сатирик редко предстает в таком полном и законченном любовании предметом своей ненависти. На последних страницах рассказа практичный американский мальчик, уже готовившийся жить на прихваченные вместе с двумя наследницами бриллианты, обнаруживает, что девочка прихватила дешевенькие стразы с платья одной из утилизованных подружек. Но мальчик не падает духом. Как Скарлетт О’Хара, он собирается подумать об этом утром…
25
Перевод Н. Рахманова.
Жизнь на солнце: американцы на Ривьере
«Журнальная проституция», whoring, как презрительно называл это Хемингуэй, выматывала, но деваться было некуда – рассказы просто-напросто кормили. Решение переехать из Нью-Йорка в Европу не было никак связано с порывами многих его сверстников напитаться энергией европейского модернизма: он очень мало интересовал ФСФ. Чопорная американская мораль («Сэр, снимите шляпу: в лифте дама» – знаменитая цитата из «По эту сторону рая») тоже не слишком стесняла его и Зельду. Решение было чисто финансовым: дом, снимаемый на Лонг-Айленде, стоил им 300 долларов в месяц. «Вилла Мари», снятая на юге Франции, обходилась в 79 долларов. Доход в Америке не позволял им жить с достаточной свободой. Скотт очень не любил итальянцев и французов, не знал языка и не собирался учить. Письма его, да и проза полны замечаний, которые до сих пор повергают в панику исследователей, старающихся найти какие-нибудь обоснования такому отношению: великий писатель – и ксенофоб! Но даже французский полицейский, отлупивший пьяного ФСФ дубинкой за бесчинство, не может служить литературоведам рациональным доводом.