Фреска
Шрифт:
Янка с робким удовлетворением припомнила, что она первая в доме заметила, что Арпад ворует. Не при каждой возможности, боже упаси! Лишь в тех случаях, если ему не удавалось подольститься и выпросить желаемое, он брал тайком, самовольно. Сколько раз приходилось ей сгорать со стыда, если кто-то неожиданно заглядывал в дом и Янка решала попотчевать гостя домашним компотом. В кладовой она залезала на самую верхнюю полку, вровень с постоянно открытым оконцем, чтобы достать оттуда ореховую палинку или засахаренные фрукты, и вот тут ей предстояло воочию убедиться, что бутыль из-под палинки стоит пустехонька, да и банки с компотами остались нетронутыми только в первом ряду, а задвинутые вглубь горшки и пузатые кринки зияют пустотой. Гораздо проще было сразу давать Арпаду все, что тот ни попросит; ей казалось, что эта мера отвратит Приемыша от дурных наклонностей. Как она могла убедиться, Папа прибегал к этому же способу воспитания. Когда выяснилось, что Арпад никому из родни не нужен, а реформатский церковный приют и мог бы его принять, но на паству подобный шаг произвел бы неблагоприятное впечатление, согласись он отдать в приют Арпада, тогда
Отгладить платье было нелегким делом, Янка задыхалась от тяжелого, влажного запаха краски, исходившего от распаренной ткани. Дочку она отогнала от стола из боязни, как бы этот удушливый запах не повредил ее легким. Время летит – не успеешь оглянуться, пора уже подавать обед. Счастье еще, что в день похорон не положено стряпать полный обед, иначе ей бы и вовсе не управиться. Сегодня она приготовит суп из цветной капусты, потушит картофель и поджарит побольше лука к нему; свежего мяса в доме нет. Бабушке, конечно, такая еда не по вкусу, но что поделаешь, если забой бывает только по субботам, да и то за мясом приходится отстаивать очередь.
Бедная Бабушка, в доме она никому не в тягость, но она здесь совсем чужая, а Янка, сколько себя помнит, всегда сторонилась чужих. Ей очень неловко, что на ночь Бабушку пришлось пристроить на раскладушке Кати, по как тут быть, если, кроме кухни, в доме не сыскать другого места! Сейчас, наверное, следовало бы как-то занять ее, уделить ей внимание; со вчерашнего вечера, с тех пор как Бабушка приехала, она, Янка, едва улучила минуту перемолвиться с ней словом, и разговор с Бабушкой поддерживал Ласло. Он всегда знает, как следует поступить. Аннушка тоже знала, хотя Аннушка наверняка не стала бы вступать в беседы с Бабушкой. «Да что же это за бабушка такая? – помнится, кричала над ухом у Янки десятилетняя Аннушка. – У других бабушки шлют внучкам подарки, а эта даже письма никогда не напишет, вместо того мы же посылаем ей деньги, а от нее и спасибо не дождешься». Вот разве что Жужанна выручит… Сусу согласилась выйти к Бабушке в сад. Янка поправила бант на фартуке дочери, сунула ей в руки куклу. Сусу не спеша направилась к выходу, но на пороге кухни остановилась.
– Сегодня среда, – сказала Сусу. – Если ты разрешишь мне разбить копилку, я возьму оттуда деньги, и на обратном пути, после похорон, мы могли бы выкупить книгу у тети Розики.
Янка низко опустила голову над клубами пара от траурного платья. Личико Сусу стало мудрым и всепонимающим, как у маленькой старушки. «Ты права, говорил взгляд девочки, будь у нас деньги, все равно не удалось бы нам обеим выйти из машины и отлучиться в такой день на барахолку!» Девочка подошла к матери и поцеловала ее. Янка прижала ее к себе, почувствовала теплоту родного, сладко пахнущего тельца. «Не бойся, только веруй!» – сказал ей Ласло много лет назад, за чаепитием в Женском обществе, когда уже в общем-то было решено, что Янка выйдет за него замуж. «Я есмъ путь и истина и жизнь…»
Сусу вышла в сад, через окно долетал ее приглушенный расстоянием серьезный, как у взрослой, голосок: девочка заговорила с прабабкой. Продолжая гладить, Янка выдернула шнур из розетки, так как утюг слишком перегрелся. Странно устроен человек, она, к примеру, точно помнит целые фразы, но отдельно взятые слова для нее не имеют смысла. Ну что значит «путь и истина и жизнь»? Конечно, Папа мог бы растолковать ей, но из его объяснений Янка никогда ничего не понимает. Ласло и сам мог бы прояснить смысл фразы, но он сразу же сбивается на менторский тон, будто читает лекцию студентам. «Не бойся, только веруй». А Янка страшно всего боится и, сколько помнит себя, всегда боялась, словно ее денно и нощно подкарауливает неведомое чудовище. Всю свою жизнь она боялась, и страх отпускал ее, лишь когда Аннушка была рядом. Хорошо бы ей верить в бога, но папин бог как две капли воды похож на самого Папу, а Папу она боится, и у Ласло бог в точности такой же, как он сам, а она и перед Ласло испытывает только трепет, Арпад украл «Историю», тетушка Рози разбазаривает на толкучке их библиотеку, и эти неприглядные истины выпало обнаружить именно Жужанне… Куда могла запропаститься аннушкина серебряная ложка? «Не бойся, только веруй». Какое там «не бойся», ей, видно, до конца дней своих не изжить страха. Сусу… Может статься, именно в Сусу и заключен смысл таинственных речений: «путь и истина»? Потому что только Сусу она не боится и ей одной верит.
4
Болтовня Жужанны и старухи доносилась через открытую дверь веранды; Приемышу скоро надоело их подслушивать. Он решил, что до обеда никому не обмолвится о приезде Аннушки. Раньше времени говорить не стоит. К обеду и Папочка выползет из своего вдовьего затворничества, да и красный поп заявится домой. Нашел подходящее время околачиваться в Совете! Вот уж надуется, как мышь на крупу, когда узнает, что Аннушка все-таки приехала. Никто в этой семейке ни черта не смыслит в психологии. С полным душевным спокойствием порешили на том, что приличия ради известят о смерти всю родню, стало быть, Бабушку и блудную дочь, и пребывали в идиотской уверенности, что стыд помешает неугодным родственникам заявиться на похороны. Вчерашний приезд старухи взбаламутил весь
Приемыш не напрасно двадцать лет проторчал в этом доме; он настолько хорошо изучил обороты, стиль и композицию церковных проповедей на все случаи жизни, что не задумываясь мог бы заранее накатать надгробное слово усопшей. Такаро Надь, этот старый дурень, под занавес еще и расхлюпается – идеальный священник, от собственной проповеди способен расчувствоваться и пустить слезу. Собрание начнется в пять, пожалуй, он выкроит время, чтобы с похорон вернуться домой вместе со всеми и с полчасика провести в кругу скорбящей семьи, а там уж как-нибудь да найдет предлог улизнуть. Собственно говоря, он ничуть не волнуется, момент сейчас самый благоприятный, в позапрошлом году он и думать не смел о том, чтобы подать заявление в партию. Хватало ему всяких неприятностей от этой въедливой Бозо, тогдашнего партийного секретаря. Но теперешний их секретарь – это же золото, а не человек, добряк попался, каких поискать. Ударят его по правой щеке, он и левую норовит подставить, не в пример Папочке: этот святоша, когда разозлится, лупцует почем зря. Но у Саболча Сабо, похоже, его секретарское терпение не знает границ. Ничего себе имечко, язык сломаешь, может, оттого он и заделался таким всепрощающим. Саболч Сабо. Черт-те что!
Не трудно будет подстроиться под коммунистов, думал Приемыш, и вообще сейчас самый удобный момент податься в партию. Определенно сентябрь этого года богат событиями. Папочка себе в утешение может всласть мусолить Священное писание; Мамочка наконец-то упокоится с миром, домой возвращается Аннушка, старая карга заявляется на похороны, а он, Арпад, вступает в партию. И пусть этот красный псих Ласло Кун заткнется, если сам раньше всех в борцы за мир записался, можно сказать, именно он и заварил всю кашу. Конечно, самое потешное, что Ласло Кун всерьез относится к этой своей деятельности. Какой только ерунды не мелет этот трепач о борьбе за мир! А кому от этого польза, скажите на милость?
Сколько он себя помнит, ему, Арпаду, никогда не жилось так интересно и беззаботно, как в те развеселые деньки, когда подступил фронт, тогда все в городе стояло вверх дном, и дома тряслись как параличные под пушечный грохот. Этой осенью сравнялось десять лет с той поры, как здесь прокатились бои. Ему тогда было четырнадцать, и чтобы чего-то бояться, у него, подростка, и в мыслях не было. Янка, стиснув руки, шпарила «Отче наш», забившись в подвал. Папочка белый как мел читал Библию, Ласло Кун, напоминающий карикатуру на библейского пророка, отправлял службу в единственном на всю улицу бомбоубежище; тетушка Кати забилась под перину, и никакими уговорами ее нельзя было оттуда выманить, Анжу целые дни напролет копал ямы и буртовал разные овощи; Аннушка же, не шелохнувшись, часами простаивала в подворотне и прислушивалась к звукам внешнего мира, как будто от услышанного зависела ее жизнь. Ну, а он, Приемыш, беззаботно насвистывая, слонялся по двору или забирался на чердак и оттуда следил, как, пролетая над городом, самолеты избавляются от своего опасного груза, как бомбы, описав дугу, со свистом устремляются вниз, а на месте их падения вздымаются столбы дыма и пламени. Чего тут, спрашивается, было бояться? Да он едва мог дождаться налета, чтобы первым выскочить на улицу и нахватать побольше разбросанного барахла! Случалось ему заглядывать в лавки, где занимался пожар, и он не трусил. Зато, святые угодники, чего только не притаскивал он домой! «Христианская душа в этом отроке!» – изрекал Папочка. Это точно: уж чего другого, а христианского духа в нем всегда хватало с избытком. Сроду не жилось ему так вольготно, как в те благословенные педели, успевай хватать, что плохо лежит. А когда подходили русские, только этой дурище Янке заранее мерещились всякие страхи. Стоило поглядеть на этих баб – ни дать ни взять ряженые: Янка обмотала голову каким-то старушечьим платком и вымазала сажей лицо, а тетушка Кати напялила на себя все свои одежки – не ровен час, солдаты чего прихватят! Нет, по нему, так война – развеселое времечко и куда как занятное! В жизни своей он столько не потешался. Один Ласло Кун чего стоит, лопнешь со смеху, как вспомнишь: однажды ночью в разгар боев Ласло Кун собственноручно намалевал на воротах альфу и омегу, огромные буквы, выведенные масляной краской. Сначала он хотел, чтобы Аннушка это сделала, по Аннушка чертыхнулась и запустила кистью в рожу Ласло Куну. Их дом со знаком ангела на воротах походил тогда на пристанище святого семейства по пути в Египет. Хороши бы они были со своей альфой и омегой, если бы не он, Приемыш; утром он выскочил тогда спозаранку и рядом с тарабарщиной Ласло Куна мелом начертил на воротах преогромный крест. Просто диву даешься, как по-идиотски вели себя все эти люди! Папа, в ком пропал незаурядный актер, встретил русских в полном парадном облачении, седые волосы, выбиваясь из-под парчовой шапочки, волнами ниспадали на плечи, одной рукой он вздымал Библию, а другой – неведомо зачем, держал сосуд для причастия. Русские, бесхитростные души, кровь господню выпили до капли, а сосуд, как видно, был им без надобности.
Нет, ей-богу, напрасно столько разглагольствуют о борьбе за мир, в войну житуха была что надо, он лично повеселился вдосталь. Да и вообще пусть попробует кто из них попрекнуть его. Если бы он не подкармливал тогда всю эту ораву, дорогие родственнички подохли бы с голоду во время инфляции. Вот когда пригодилась шкатулка, которую старик Цукер успел сунуть ему в руки, прежде чем его забрали в гетто. Счастье, что сожгли старика, иначе пришлось бы выкручиваться, вздумай тот востребовать свою шкатулку обратно. А впрочем, поделом ему, зачем, спрашивается, старому еврею такая куча драгоценностей!