Фридл
Шрифт:
5. Рыжая
Комната № 28. Трехэтажные нары, на каждом этаже по двое. Двадцать четыре спальных места. Хелена делит нары с Зузкой. Кроме нее, Хелену к себе никто и близко не подпускает. Зузку никто не трогает, все знают, что она того, а Хелену травят. За вредность. За «глаза-колючки». За то, что все делает назло коллективу. За то, что не участвует в общем столе – съедает сама все, что ей дают родители. У нее-то они есть, наплевать ей на сирот и на тех, кто не получает посылок. Единоличница!
В сентябре 1943-го Хелена и Зузка получили повестку. Зузку все жалели, помогали ей складывать
Хелене объявили бойкот. Девочка, которая заняла место Зузки, присоединилась к коллективу.
Хелена смотрит волком, но не огрызается. Рисует молча. Поначалу я еще пыталась обратить внимание девочек на ее работы, но теперь это кажется бесполезным.
Госпожа Брандейсова, не заступайтесь за меня, – сказала как-то Хелена, – когда я рисую, мне хорошо.
Она стала наведываться ко мне. Я живу в двух шагах от ее комнаты, в самом конце коридора на втором этаже. Павел выгородил мне угол, поставил двухэтажные нары. На случай, если будет послабление режима и нам разрешат жить вместе. Пока там спят детские рисунки. Потолки высоченные, выгородка доходит до середины, и дверь к ней не приставишь. Вместо двери дерюга. Про холод и прочие неудобства молчу. Есть на чем спать, где хранить детские рисунки и материалы для занятий.
Лаура считает, что там, где любой огрызок карандаша ценится на вес золота, открытое хранение материалов является искушением для детей. Как воспитатель она права. Я не воспитатель. Пусть крадут. – То есть ты поощряешь воровство? – Да. – Лаура и здесь сводит меня с ума. Ни шагу от коллективной этики. Простишь воровство одному, завтра будут воровать все. То есть завтра обязательно настанет. Воспитатели и воспитуемые должны верить в будущее.
Хелена заглядывает за дерюгу. Если я там не одна, она тотчас убегает. Но в те редкие часы, когда Хелене удается меня заполучить, она усаживается рядом.
Шершавая горячая рука, крупные веснушки на носу, рыжий клок волос из-под красной вязаной шапки… Девочка, которая не приемлет этого мира. Не желает ему добра. Ненавистны ей эти островки добродетели в океане зла.
Я разрешаю ей оставаться в моей комнате. Даю ей бумагу и ножницы. Резать бумагу – любимое занятие многих детей. Для Хелены оно лечебное. Но бумага здесь на вес золота, просто так резать ее я не разрешаю, только с целью.
Сделай Прагу!
Всю?!
Ну, не всю… Пражский Град! Мы там жили…
Куда вы, госпожа Брандейсова? – Хелена видит, что я собираюсь уходить.
На занятия. А ты оставайся.
Ножницы – предмет одушевленный, они танцуют вальс с рукой Хелены, врезаются острием в самую середку листа, наверчивают круги, производят одинаковые по рисунку формы, что-то вроде крон деревьев. Один бланк закончился. Другой танец – со шпагами. Наскоки шпажиста производят остроугольные формы.
Остроугольность – во всех Хелениных коллажах. Домики с острыми крышами, забор, елки из тонких, выкрашенных в разные цвета соломинок… Все ровными стежками пришито к формуляру.
Возьми эту подкладку, – я даю ей лист гладкой красной бумаги.
А как же я останусь без вас?
Продолжай работать.
А вы не боитесь, что я что-нибудь сопру? Меня здесь считают воровкой.
Если понадобятся иголки и нитки, они в этой коробочке.
Панорама Пражского Града. Вертикальные и горизонтальные графы формуляров разрезаны на кусочки и выклеены слоями таким образом, что создается объемный массив крон, из-за одной проглядывает другая, они лестницей поднимаются вверх, к собору с остроугольными шпилями. Именно так это и выглядело, когда мы стояли с Павлом на вершине холма, и я еще говорила, что панорама как таковая не вызывает во мне никого желания рисовать. Формы, которые Хелена вырезала, имеют четкие очертания, но не читаются слету из-за линий на бланках, расположенных под разными углами. Если бы бланки были пустыми, следовало бы начертить на них именно эти линии и именно в таком порядке. Из кусочков, на которых значится, сколько крон потрачено на то-то, а сколько на се-то, выложен фундамент, земная часть этой неземной работы.
В декабре 1943-го Хелена с родителями снова оказалась в списке. На этот раз протекции получить не удалось. Чтобы спасти Хелену, родители решили сделать ей инъекцию молоком. Подымется температура, Хелену направят в инфекционное отделение, поезд меж тем уйдет.
Температура подскочила до сорока, но в больницу ее не взяли. Врач сослался на новые порядки. Раньше тяжелобольных исключали из транспорта по одной простой причине – на месте назначения боялись заразы. Теперь на месте назначения оборудованы изоляторы, беспокоиться нечего.
Хелену подпихивают в вагон, секунда – и нет ее. Уплывает за кулисы рыжая голова в красной вязаной шапке. Девочка-чертополох.
6. Вопреки
«Фридл влетала в комнату, распределяя материал, она, разумеется, говорила с нами, она все время была с нами, пока мы работали. Уроки были короткими. Мы работали интенсивно и, как помнится, в тишине. Она давала нам тему для воображения. Например, поле, по нему бредет лошадь… может быть, она нам показывала какой-то образец или картину… Про коллаж с лошадью я точно помню. Фридл приносила нам обрезки цветной бумаги и показывала, как делать коллаж. Я не думаю, что она учила нас, как именно рисовать пейзаж или выклеивать его… не помню…
Она говорила, как приступать к рисованию, как смотреть на вещи, как мыслить пространственно. Как мечтать о чем-то, как воображать что-то, как желать делать что-то, как претворять фантазии… Не помню, чтобы она общалась с нами по отдельности, скорее это был контакт со всей группой… Каждый урок она меняла техники – то коллаж, то акварель, то еще что-то… У нас не было никаких материалов, все приносила она. После уроков она собирала рисунки и уходила. Урок кончался так же стремительно, как и начинался. Я панически боялась конца. Я готова была продолжать до ночи…
Мы жили на верхнем этаже детского дома. И рисовали из окна небо, горы, природу… Наверное, это особенно важно для заключенных – видеть мир по другую сторону, знать, что он есть… Наверное, это относится и к Фридл. Мне было важно знать, что она существует, что она есть. Стихия свободы… при ней все выходило как бы само собой».
И все это рассказывает обо мне девочка, прибывшая в Терезин с отцом-инвалидом. Ее родители развелись, мать с новым мужем живет в Лондоне. Она тоскует по матери, пишет для нее дневник. Эта милейшая девочка и была зачинщицей бойкотов против Хелены.