Фридл
Шрифт:
Целую тебя крепко!!!
Прошу хвалить меня каждый раз, когда я ставлю дату в письме!
Долгий сентябрь. Кроме нас, практически все уже там. Даже не знаю, рада ли я отсрочке. По стандартным открыткам в тридцать слов трудно понять, что там происходит. Отто до нас никак не доберется – с утра до вечера
Зато Хильда не забыла. Приехала – а Павла нет дома. По письмам она так и не поняла, что Павла отправили в трудовой лагерь.
Ей нравится наша новая чердачная комната. Кажется, что места здесь не меньше, чем в прежней, хотя по метражу она крошечная. Но все так умно устроено – и полки на скосах, и разделительная балка, превращенная в вешалку, и стол, переходящий в мойку, и стулья, которые вдвигаются в пазы…
А где картины?
Как всегда, под кроватью.
Жаль, что ты их не повесила, хоть одну…
Так давай повесим!
Выбрали вид на Влтаву, летний день, все купаются, весело.
Хильда привезла вкуснейший паштет, и я бессовестно уплела почти всю банку.
Маргит передает привет, извиняется, что не пишет. У нее трудная пора.
А у кого легкая? Я тут плевательницы обтачиваю для зубного врача, тарелки деревянные…
Луч света из чердачного окна утонул в Хильдиных глазах. Так глубоко они запали.
Ты так и не спишь ночами…
Хильда смотрит на меня, и я вижу, как влажнеют голубые стеклышки, вздрагивает твердый подбородок, собираются в полоску тонкие губы.
Что с тобой?
Я обнимаю ее крепко-крепко, провожу ладонями по резким скулам, по втянутым щекам…
Мне страшно, – говорит бесстрашная Хильда.
57. Каждодневность
24.9.42
Моя горячо любимая Маргит!
Вчера написала тебе письмо на шести страницах. Я была сама не своя. Меня разбирала злость, и она была направлена против тебя. Чтобы показать, как глубоко я стыжусь этого, ставлю дату, не вполне уверенная, что она соответствует действительности: 24.IX.1942. Ты с такой настойчивостью требуешь порядка, я понимаю, что все это сидит у тебя в печенках, но ведь это не твоя вина, что другие не придерживаются порядка.
Если рассказывать о моей каждодневной жизни, не могу припомнить ни одной вещи, которая бы приносила радость. Я не сварила варенья, не сделала запасов и теперь понимаю, что все мои упущения сказываются на Павле. С сегодняшнего дня начинаю исправляться. Держи кузнечика, который прострекотал все лето! Да и какое лето! Сюда подходит слово (взятое из книги Вассермана), и слово это – «самоедство». Я его хорошо запомнила и вижу теперь, что оно мне подходит.
Ланге была здесь проездом. Ходят какие-то хорошие слухи, но они лишь поддерживают нынешнее состояние, а не улучшают его. При всем ужасе одиночества есть надежда, что мы найдем друг друга и снова будем вместе.
Павел полон благих намерений. Только благодаря ему я еще могу дышать и сохраняю остатки равновесия. Об этом лучше не писать. Я убираю свою единственную комнату, между делом читаю, стоя, как гусь, на одной ноге, пока на меня не нападет приступ угрызений совести и я не начну что-то снова делать – штопать, готовить, дел не столь много; нужно выбрать не только самое важное, но и самое правильное. За последнее время я разобралась со старым хламом.
С деревянными тарелками, плевательницами для зубного врача и др. не так срочно, т.к. к тому же материал поступает не с такой частотой, как хотелось бы: из-за хозяйства я не могу отлучаться из дома.
Несколько раз удавалось послушать лекции по искусству. Много раз приступала к изучению чешского языка. Вообще меня не оставляет чувство, что надо что-то делать, и я ему подчиняюсь. Все 14 дней мою ступени и двор перед домом, примерно каждый пятый день хожу за покупками, два раза готовила обед для двух знакомых женщин и один раз была у одной из них в гостях. А так из дому не выхожу и почти никого не вижу. Нашла одну приличную женщину, с которой вижусь, к сожалению, всего раз в неделю. У нас давно уже установились хорошие отношения (причем мы обе над этим поработали), теперь ты, надеюсь, поймешь, почему мне сейчас не до мировых проблем, и перестанешь меня жалеть.
На этом заканчиваю. Наш адрес: Гронов, 332. Павлу писать нельзя, только через меня. Жду твоего письма.
Ланге тебе расскажет, как хорошо ей было у подруги. Я снова и снова спрашиваю себя, почему бы ей не поехать на отдых в Чехию; здесь действительно красиво. Обнимаю тебя. Ф.
58. Напоследок
Нас с Лаурой позвала к себе Анна Сладкова, та самая «приличная женщина», о которой я писала Маргит. Она не побоялась пригласить нас на лекцию чешского профессора о чешском барокко, а мы не побоялись пойти.
Знакомый Тылша показывал диапозитивы интерьеров моей любимой церкви Святого Микулаша – очаровательное сочетание итальянской избыточности и готической зашпиленности, переливчатых форм и остроугольности, – рассказывал про скульптуры на Карловом мосту, где никакой Италии, но строгое влияние Дрездена.
Я спросила его, почему скульптура Иисуса Христа в ореоле еврейских букв, и он ответил, что это отрывок из молитвы и что евреи, а их было в то время много в Праге, участвовали в субсидировании и из благодарности к ним скульптор высек в камне слова на иврите.
Неужели Макс умеет читать эти загогулины?
25.9.1942
Моя дорогая! Вижу, что неправильно выразилась. Благодаря тому, что ты следишь за ходом моей мысли, большая часть противоречий отпадает. Думается, у тебя так часто бывает с людьми; ты сильная, у тебя высокий жизненный тонус. Если бы, как в сказке, где охотник – герой или ничтожество, но всегда смельчак – преследует оленя и тем добивается счастья, я хотела заманить тебя куда-нибудь, то уже бы заманила; положение сейчас не то; я убегала, хотя предпочла бы остановиться и остановить тебя.