Фридл
Шрифт:
Последнее лето свободы пало на Ждарки. Главное, тут не надо носить звезду, некому ее предъявлять, разве что надутым индюкам да козам на лугу! Хутор Книтла стоит на вершине горы один-одинешенек, склоны покрыты лесами, и, нарисовавшись, я хожу за ягодами да по грибы. Если нам дан один день… Землянику в банку, грибы в корзинку, чего еще тут желать.
В дождливые дни в поле делать нечего, и мы с Павлом, распивая чаи, читаем по-чешски «Бабушку» Божены Немцовой, чувствительный роман о тяжкой женской доле. За годы совместной жизни скорее Павел продвинулся в немецком, нежели я в чешском. Эльза написала Лауре: «учи Фридл
Я потеряла 8 лет в смысле языка, но кое-что все-таки приобрела. В последнее время, которое для меня как подарок, я особенно рада тому, что могу говорить по-чешски, и надеюсь занять свое место.
Еще я решила сделать Павлу сюрприз – сварить варенье. Вывалила землянику в кастрюлю, поставила на плитку и побежала к госпоже Книтл узнавать, сколько сахару нужно на литровую банку, она сказала – кило. Вернулась, а сахара у нас с гулькин нос. Сюрприз не удался.
Моя любимая!
Я прочитала еще раз книгу «Врач и больной» для того, чтобы проверить себя. В конце концов, пора переходить от сомнений к выводам. Ты для меня ни в коей мере не являешься представителем другой стороны, не знаю, почему ты сделала такое заключение. Напротив, по склонности к самопожертвованию и отсутствию упрямства ты единственная в своем роде.
Я повторяю то, что писала тебе раньше: впитывание предыдущих открытий, появление новых идей и выработка нового «словаря действительности» является естественным результатом смены поколений.
Все, что есть в Новом Завете, можно найти в Ветхом. Это одновременно правда и ложь.
Не обижайся на мои рассуждения. Я с вами, насколько это возможно в теперешних проклятых обстоятельствах. До середины июля Ланге могла бы приехать без затруднений. Целую. Ф.
Моя любимая! Как всегда, следует дополнение. Письмо, написанное давно и отосланное Маргит, такое же разбросанное, как письмо к тебе, но Павел их уже отправил.
Теперь время не для уточнений (что я всегда охотно делаю), а для обобщений, и друзьям должно быть ясно, что лучшего ждать не приходится. Я должна переписать часть книги «Врач и больной», чтобы выбрать оттуда то, что приносит мне успокоение.
Как говорилось когда-то, там, где вы чувствуете себя как дома, там ваше место, там исследуйте, обдумывайте, обучайте. «Дома» не нужно искать какой-то новый язык, здесь все узнаваемо – и слабости, и неприятности, все, что утаивается от чужих.
В тот момент, когда я снова пришла в себя, у меня было такое чувство, что я на своем месте, что я себя понимаю как никогда раньше. «Не следует ни клясться, ни проклинать» – все эти заповеди нашли подтверждение во мне; в точности так же, как было со мной, ребенком, и моим отцом, когда я сказала: таким наше поколение никогда не будет! Теперь-то я понимаю, что поколение моего отца вовсе не было таким жестоким, как мне казалось в детстве. Я просто безумно боялась жестокости, и преднамеренная злость производила на меня несокрушимое впечатление. Точно так же обстоят дела с речью, которая для меня трудна, – я так и не изучила язык (теперь, когда уже поздно, я пытаюсь это исправить).
Между тем благодаря тебе, благодаря доверию, любви и интересу, которые ты во мне пробудила, я приобрела способность говорить, снова научилась владеть языком. Но и благодаря Диве, которая учила меня, и благодаря 6-летнему замужеству, в котором я иногда говорила, иногда молчала, пока не убедилась в том, что это безобразие.
Последние три года дали возможность свободно поразмыслить о многом, что мне очень помогло. Вспомни об этом при случае.
53. Раритеты
Отец с Шарлоттой в Терезине. Отто сказал, что сейчас туда депортируют стариков из Германии и Австрии. Их бригада раз в месяц загружает товарный вагон, который прицепляют к составу. Еврейская община переправляет в Терезин медицинское оборудование и медикаменты – значит, там много больных. Во время погрузки можно положить туда кое-что для своих, на станции Богушовице вагон разгружают наши ребята, все, что найдут, передадут по назначению.
Но это еще не все новости. В Клаусовой синагоге создают центральный еврейский музей, зачем он понадобился нацистам, никто не знает, но Отто с бригадой перетаскивают туда раритеты. Списки составлены какими-то крупными специалистами по иудаике, там и предметы культа, и посуда, и ковры… Людей депортируют, а их вещи выставляют в музее. Кто будет его посещать?
Новая вещность. Именно к этому течению меня впоследствии припишут. Действительно, с вещами творится что-то невероятное. Их отдирают от стен, выносят, как гробы, из дверных проемов, перетаскивают из квартиры в квартиру, перевозят из дома в дом, сдают на сборные пункты, складируют в синагогах, выставляют в музее. Они потеряли почву, потеряли хозяев. Совершенно никчемные вещи кончают жизнь на фабриках по переработке вторсырья. Разумеется, после предварительной сортировки. Они возвращаются туда, откуда взялись, – железо к железу, дерево к дереву, стекло к стеклу…
Говорят, в роскошные или во вполне приличные еврейские квартиры селят офицеров с женами и детьми, и из таких квартир мебель не вывозят. Только предметы еврейского культа, если таковые имелись. Иногда и это оставляют, ведь не всякий немецкий офицер знает, что серебряные кубки предназначены для «ритуальных возлияний», а в маленькой металлической палочке на притолоке двери спрятан миниатюрный свиток торы.
Из вещей моего детства в памяти остался один целлулоидный пупс, которого я в попытке оживить уродовала как могла. Из-за пупса мы и познакомились с Шарлоттой. Сначала ей понравился пупс, потом мой отец. Они поженились, а вот куда девался пупс?