Фридл
Шрифт:
Отец мечтал прокатиться по Вене на машине с открытым верхом. В нашем окружении такая была только у Хильдебрандтов. Что мне стоило попросить их об этом? Нет, я была занята собой. Мы колесили с Хильдебрандтами по летней Вене – деревья кружились, дома летали, Ганс жал на клаксон, а мы с его женой Лили подпрыгивали на заднем сиденье. Ветер свищет, машина летит. Хильдебрандты ценили меня, прочили мне большое будущее. И я самоуверенно думала: брошу ателье, уйду от Франца, займусь живописью. На мне тогда была бежевая вязаная шапка, как крышечка на молодом желуде, под ней прятались волосы и уши.
На картине я в берете. Одинокая дама, прислонившаяся к стеклу автомобиля. На
Маргит писала, что есть возможность устроиться химиком у ее мужа, она надеется, что сможет с тобой основательно познакомиться. Время летит так быстро! (До нас уже дошла радостная новость о вашей переписке.)
О различиях между нею и мною напишу в конце. Несомненно одно: как бы тяжело ей ни было – а ей сейчас тяжело, – она бесконечно честный и мужественный человек. Твои сомнения по поводу соответствия Хуго и Маргит не лишены оснований. Она как тот (если тебе известна эта китайская легенда), в ком просверлено 7 отверстий (возможно, слишком больших), и ее муж наверняка получил от нее несколько штук и тем самым приобрел разные подходы к жизни. По природному складу они с Хуго, вероятно, сильно друг от друга отличаются. Маргит была бы чудесна, если бы не была вынуждена черпать из себя самой все жизненные силы.
Что за история с дырками?
Это даосская легенда. У Иттена было кольцо с изображением Хаоса – существа с четырьмя крыльями и шестью лапами. Кстати, в Баухаузе я сделала такую гравюру. Так вот, до того как Вселенная получила форму, в центре ее царил Хаос. У него не было ни лица, ни семи отверстий для глаз, ушей, ноздрей и рта. Однажды его друзья, владыки морей, решили, что для полного счастья Хаосу не хватает органов чувств, и просверлили в нем семь отверстий. Из-за этого Хаос умер, а из его останков возникла Вселенная.
Про даосскую легенду вписать?
Нет, пусть пороется в книгах, она это любит.
Благодаря тебе происходит нечто невероятное (хотя по сути дела естественное): мы возвращаемся к жизни, к себе самим, и – о чудо! – когда-нибудь и из этого что-то возникнет.
В ответ на твое письмо посылаю тебе Сезанн, и буду посылать еще, пока ты не насытишься. Постараюсь раздобыть Ренуара.
Стремление к выразительности у Матисса (сравни его «Музыку» и «Танец» с картинами Ван Гога) варьируется от картины к картине; тысячи разных попыток, тысячи узловых точек, в которых отражается его суть. У Ван Гога – одна-единственная. Это оппозиция «свет – движение»; он не проявляет никакого стремления к разносторонности и разнообразию; впрочем, он очень многое исключает из сферы творчества (так же как и в своей одинокой жизни, мыслях и работе). Клее, даже при его односторонней манере, вбирает в себя все предметы; Ван Гог представляется мне бешено вращающимся огненным колесом (похожим на его солнце), оставляющим вокруг себя пустое пространство. Клее похож на кратер вулкана, который, втянув в себя все, переварив и преобразив, воспроизводит некий неизмеримо чистый мир. Но все это слова, картины невозможно описывать посредством картин. (Я впервые увидела удивительное отсутствие глубины в живописи Ван Гога на Всемирной выставке в Париже.) Когда я теперь об этом размышляю, то думается, такая поверхностность куда лучше фальшивой глубины и сентиментальности.
Сочинение г-на Стоуна можно оценить исходя из того, какую картину он выбрал для фронтисписа: «Художник, стремящийся к солнцу…» Это безусловно один из худших портретов Ван Гога, если не наихудший. Видишь ли, идея Стоуна носит чисто литературный характер. Картины в большинстве своем выражают нечто, что в словах оказывается преувеличенным или преуменьшенным, то есть неверным; или, в исключительных случаях, представляют собою сгустки (как, например, у Рембрандта), заключающие в себе целую философию без прямых намеков на нее. Но для Стоуна стремящийся к свету учащийся народной школы, увы, всего лишь штамп: образ художника, который ищет света и от него погибает.
У меня есть только два тома писем Ван Гога (третий остался у одной из тех книжных гиен, что держат все при себе, засунут куда-нибудь и не возвращают), но тебе тем не менее я их посылаю. Мне надо было бы получить их обратно побыстрее, поскольку они относятся к основному фонду. Лучшее (Сезанн) не всегда самое востребованное, так что его я могу подержать подольше.
Пример чистого художника большого масштаба, который за всю свою жизнь не создал ни одной символической работы, ни разу не подвергался критике (как, например, Моне), а только писал картины, представляет собою Ренуар, но его надо смотреть только в цвете.
Фридл, сделаем перерыв.
Павел нервничает, у него кончились сигареты. С пяти до семи – еврейское время покупок. А сейчас полпятого.
Почему же так темно?
Сегодня самый короткий день в году.
Послезавтра Рождество?
Купим шампанского!
На ратушной площади сверкает наряженная елка, подвыпившие немцы играют на губных гармошках, распевают тирольские песни о желанных женушках.
Ненавижу!
Мы им столь же отвратительны.
Только они могут сделать с нами все, что им прикажут…
Пойдем отсюда, Фридл.
Прогулялись. Купили сигареты. Шампанского нам Кшен не продал – только для арийцев. Рождество – это арийский праздник. Взяли пива.
Умница, хорошо, что не ввязалась в полемику, – хвалит меня Павел. – Кшен – мужик темный, но не злой. И мы от него зависим.
Не кури, избавишься от зависимости. Хотя бы от продавца Кшена.
От пива стало еще муторней.
Тут Хильда спрашивает тебя, что ты понимаешь под «содержанием картины», – говорит Павел, игнорируя мои слова. Чего заводиться!
Тогда возьмем снова рембрандтовское «Воскрешение Лазаря». Архетипический образ времени. Глубокое религиозное чувство человека времен барокко. Взгляд со стороны, сильное ощущение величия Христа, сюда же – одеяние с подбоем, уверенность в том, что фигура Христа тем не менее не должна быть освещена. Это и производит впечатление неслыханного бесстрашия. Пребывание с Христом и одновременно с самим собой.
Погоди, я бумагу не заправил!
Тогда скажем просто:
Содержание картины нельзя выразить словами (если не углубляться, подобно Мюнцу, в суть вещей), т.к. оно есть общее достояние и посему имеет бесчисленное множество индивидуальных образов, или попросту лиц.