Фридл
Шрифт:
Понятно. Теперь я знаю покупателя в лицо. Маргит врет Хильде про каких-то любителей искусств… Мы живем на деньги Хуго. То есть на подаяние.
Вот и тюльпаны. Что в них зловещего? Стоят в красивом горшке, один свесил голову, но остальные держатся прямо.
Всю жизнь Маргит пытается мне помочь. И всю жизнь я на нее обижаюсь. Я ставлю ей в вину все, даже отсутствие творческой ярости…
Ты хочешь купить пастели? Бери. Хуго заплатит.
Маргит вдавливает окурок в пепельницу, вот-вот расплачется. Это у них с Анни выходит легко.
Какая я свинья! Прости.
Маргит не ослышалась. Да, я впервые прошу прощения. Прежде
Фридл, мы приехали поговорить о серьезных вещах.
А я думала, повидаться.
Опять я за свое! Ведь прекрасно понимаю, что такое приехать в Гронов из Берлина, да еще с внешностью Маргит. По паспорту она немка, но по лицу ее распознать ничего не стоит, было бы желание. Или указ. Больные эгоистичны. Им и дела нет до тех, кто их навещает.
Конечно, повидаться. Мы обсуждали здешнюю ситуацию с отцом Хильды, он приезжал к нам из Брно. В этой глухомани, да еще рядом с польской границей, вы обречены. Отец Хильды знает положение изнутри. Чехи безынициативные. Убивать не будут, но и помогать не будут. В Берлине для вас есть надежное место. Как выбраться? По вашим паспортам – не выйдет. Ты ведь опытная в этом деле, подумай.
Маргит взбудоражила меня. Пересечь границу с фальшивыми документами – серьезный шаг. Кому-то удается. Кто-то таким образом попадает в Швейцарию. Нужна подъемная сила. Если бы у нас был ребенок… Франц и Эмми следуют за гробом…
Павел слушает, обняв меня крепко. Ему про себя и рассказать-то нечего. Словно бы его до меня не было. А я до него была.
25. Еврейский дом
Истек договор на квартиру, но, к счастью, его продлили. Наш дом стал еврейским. По новому указу мы не имеем право проживать в одном помещении с арийцами. Из соседней квартиры выехала чешская семья, оставив на наше попечение сад и теплицу с огурцами. За всем этим теперь ухаживает новая соседка, госпожа Фукс. Ее массивная фигура, склоненная над водокачкой в туманном рассвете, напоминает картины Милле. Увы, эти картины имеют и музыкальное сопровождение – звенит вода, бьющая по дну оцинкованного ведра, стучит тяпка, вонзающаяся в камни, стонут под граблями сорняки, сопротивляющиеся усилиям госпожи Фукс. Замечательную натуру подарил мне новый закон фюрера! Устроившись у окна так, чтобы госпожа Фукс меня не заметила, я рисую ее в разных позах. Этюды, посвященные госпоже Фукс и нашему саду, уже заняли полквартиры.
С нами она не разговаривает, даже не здоровается. За все время сделала одно замечание, касательно Юленьки: «Чтоб в сад не выводили!» А мы и не выводим. Она сама туда бегает.
Не знаю, удастся ли в обозримом будущем сдвинуть Хильду с ее «естественно-научной» позиции. У нее все как в аптеке. Лекарство содержит в себе такие-то и такие-то элементы, это и есть его состав. Будет ли оно в форме таблеток, капсул или инъекций – значения не имеет.
Эпигоны Леонардо тупейшим образом придерживались его формы или подражали ему без его глубины и научной образованности, без его мировоззрения, и именно поэтому у них нет и быть не может того очарования Леонардо, которое состоит не только в форме. Например, улыбка Леонардо – прямое противоречие глубокого знания и невинной миловидности – ощутимо создает тайну, в противном случае нет никакого противоречия – есть только форма и никакой тайны.
Ходлер выражает свое время, которое не имеет ни глаз, ни чувств, посему и требуется «содержание». Оно призрачно. Представь себе поле боя в форме правильного орнамента!
Обнаженные Ходлера несут свою наготу как платье и могли бы висеть в доме каждого швейцарского советника, ему бы и в голову не пришло, что это тело.
Обывателям по вкусу ландшафты, в которых ничто не печалит, не огорчает; симметрия гарантирует покой и безопасность.
Как мне нравится рисовать из нового окна! Все в зелени, не видно ни платформы, ни уж тем более фонарей. Госпожа Фукс вползает в теплицу, по траве тянется черный шланг. Стоя на коленях, она что-то там щупает, похоже, проверяет степень зрелости огурцов. Как я это вижу? Сквозь полупрозрачное покрытие.
От Павла меня отгораживает высокая книжная полка, куда приятней глухой стены. В хаосе всеобщих уплотнений (госпожа Хирш, которая позирует мне вечерами в своей квартире, уже приняла к себе две семьи с маленькими детьми) Павел пытается создать мне «все условия для творчества». Мой младший брат во всем положился на меня, что решу – то и будет. Если бы Бушманы посетили нас в то время, когда разразилась вся эта история с ремонтом и переездом, я бы пошла и на подделку паспортов. Но сейчас… Я только и делаю, что ищу оправдания своему эгоизму.
Даже если нам дан один день, надо прожить его по-человечески, – говорю я Павлу, держа на вытянутых руках тень от госпожи Фукс.
Ты гений! Но и твой секретарь не последний бездарь. Разобрал твои каракули. Прочти и подпиши.
Караваджо был из семьи каменщика, Маттео Чивитали из Лукки был в юности цирюльником. Отец Шардена был столяром, Давида – жестянщиком, Ватто – кровельщик, Буше – медник. Это эпоха спора плебея Санчо Пансы с в высшей степени нелепым представителем вымирающих идальго Дон Кихотом о смысле жизни.
Эпоха Людовика XVI ознаменовалась решительным вторжением буржуазии в искусство. Галантный Буше стал живописцем домашнего быта. Дух буржуазной и, позже, мелкобуржуазной семейной сентиментальности заправлял в сфере культуры. Подвижное или неподвижное искусство? Дворянство, как и вся феодальная культура, склонялось к неподвижному абсолюту – к масштабным полотнам. С творчеством Жилло начинается новый этап движения в искусстве: жанр, жанровые сцены… Стиль и по сей день ощутимо зависит от интерьера. Пастели Латура приспособлены для овальных стенных ниш.
От резких эскизных линий Энгра до цветовых пятен Курбе и расплывающейся нежности Коро прослеживается усиление тенденции к замене абсолютного относительным (не одиночка творит во имя вечности, а все они, вместе взятые, стремятся ухватить ускользающее мгновение, вместе создают фундамент).
Греческие художники той великой эпохи, к которой отчасти принадлежит и Пракситель, создавали портреты, не имеющие конкретной модели. Фидий еще наделял свою Палладу традиционными божественными чертами (фигура закрыта одеждами). Пракситель создает свою Книдскую Венеру с красивейшей гетеры своего времени.