Фридл
Шрифт:
Чувственное восприятие картины – это бесконечно сложное переживание – трепетный полет с его страхом ощущения бесконечности: неопределенность направления, опасность падения, блаженство невесомости…
Так не закрывай сама себе путей к пониманию картины из-за отсутствия четкой мотивировки. Если бы ты не бралась учить своего приятеля, я бы не стала и говорить об этом. Понимание картины, возникнув, легко улетучивается. Лучше копить ощущения и ждать проверки опытом. Он или подтвердит их правильность, или будет отрицать их, или сформулирует
Твой приятель, вероятно, очень мил, но либо слишком молод, либо нетребователен к себе. Покажи ему «Ботанический сад» Клее. Сравни мазок Клее с его мазком – он слишком облегчает себе жизнь!
Может, и этого бы не стоило говорить… Все, закругляемся.
Я обнимаю тебя. Лизи не пишет тебе потому, что она несколько недель провела у постели своей больной матери, которая недавно скончалась. Просто чудовищно, сколько горя она перенесла за такое короткое время. Всего хорошего. Съезди к Маргит.
Я просматриваю убористую печать на предмет имен, немецкий и проверять нечего. Павел аккуратен. У него особый пиетет перед документом – интервалы, красная строка, все как положено.
Мы с Хильдой уже можем выдержать экзамен на искусствоведов.
Устроить тебе экзамен?
Нет, с меня хватило «Капитала»!
И мы хохочем, памятуя далекие дни, когда Хильда с суровым выражением лица спрашивала про прибавочную стоимость, базис и надстройку.
Да, у нас уже долгое совместное прошлое.
27. Внутренняя дисциплина
Моя дорогая девочка!
Сейчас утро, светло; Павел уехал на работу. Сегодня он первый раз у нового мастера. Мы оба очень рады: он – нормальному заработку, признанию своего труда и способностей, а я – гибкому рабочему дню, позволяющему, как сегодня, писать тебе это письмо шесть дней. Павел жаловался, что ему трудно таскать мешки с углем и прочими тяжестями, не хватает привычки и сноровки, но я надеюсь, что он и этому обучится и, что самое важное, привыкнет к частой смене занятий и, пожалуй, начнет действовать самостоятельно.
Выбитый из привычного ритма жизни, Павел несколько месяцев слонялся по дому. Это было невыносимо. Помог муж Зденки Турковой (он же будет перевозить нас в третью квартиру, но это еще не скоро, следующим летом), устроил Павла в мебельную мастерскую господина Веселого, ударение на первое «е» – этих чешских ударений мне никогда не освоить, – и Павел приободрился.
Я же буду использовать свое время по назначению, днем готовить для себя, на следующий день – для него. Мы теперь меньше времени сможем проводить вместе. Нервные и рассеянные, мы, хоть и на короткое время, станем более собранными, осмотрительными и сдержанными. Я так этому рада.
Как сказано в Новом Завете: «Не спорьте о мелочах, ибо милость Божья (а для женщины – благоразумие, непосредственность) куплена дорогой ценой». Избранный народ, без пафоса вступающий в новую эру, достоин многих жертв.
Я должна укротить свои желания или вовсе отказаться от них. «ОНО», бесконечное, непонятное, существующее вне понятий добра и зла, – инстанция, дающая возможность преодолеть страх, действовать по велению совести (милосердие – это значит вопреки всем страхам, вопреки всем путам ясно осознать, что ты среди всей этой суеты не утратил представления о добре и духовности).
Милосердная Хильда не выносит слова «милосердие»: «Оставь христианскую лексику»! Зато такие слова, как «политика» и «социализм», она обозначает одной буквой с точкой.
То, что ты чувствуешь, не мог бы выразить Клее (как ты бы сказала), в этом различие между живописью и литературой, но, может быть, Кафка сформулировал бы проблему, а Кьеркегор – решение (не обязательно единственное или единственно верное). Содержание живописи слишком общо, это срез, а не точка пересечения, оно охватывает один (безразлично какой длины) отрезок времени. Скорее останутся те картины, в которые художник вкладывает свою философию.
Второе, что приходит на ум, – твоя чудовищная тоска, доводящая до состояния прозрачности. Моя дорогая, дорогая, как же все это долго тянется! Счастье, что мы дожили до момента, когда время стало таким долгим, насколько легче становится все, даже тяжелое. Что касается меня, я чувствую ненужность любой аллегории или иносказания; при чтении первого тома Тибо, показавшегося мне очень слабым, мне пришла в голову одна мысль: реализм становится правдивым только тогда, когда обстоятельства складываются так, что аллегории и иносказания становятся ненужными.
На днях я прочла в дневнике Музиля, что многословие порождается меланхолией и неврастенической неуверенностью в себе. Медленный поток мыслей, постоянные заторы и т.д. вынуждают возвращаться к уже сказанному, отсюда и бесконечные вариации. Вот и я – думаю коротко, пишу длинно.
28. Освобождение или бегство
Влажный воздух пьянит. Недавно был дождь, на асфальте пятнышки-веснушки. Разлапистые листья платанов с белыми, еще нераскрытыми бутонами похожи на подсвечники. Кружится голова, но это скорее не от весны, а от натюрморта. Я теперь рисую как Ван Гог, не в смысле стиля, разумеется, а в смысле скудности предметов. Картошка, лук, чеснок, изредка наведывается лимон, но не тот сочный, с фламандских натюрмортов, а заскорузлый старикашка с вдавленным боком. Да, еще тыква однажды объявилась, эту красавицу я написала маслом. Ну и, конечно, бутылки – как же без вертикалей!
Лаура заканчивает урок в четыре, после нее прихожу я. Она строгая учительница: ставит двойки за невыученное стихотворение, заставляет по нескольку раз переписывать диктанты. Это ее позиция – вы нормальные школьники, хотя и не ходите в школу, а мы учителя, а не тетеньки, которые вас развлекают. Хаос можно одолеть только дисциплиной. Лаура и в Освенциме будет заставлять девочек расчесывать лысые головы пучком соломы. В мире тонкой материи Арахна будет вечно ткать паутину, а Лаура – сражаться с хаосом.