Фридолин, нахальный барсучок
Шрифт:
Столь богатый выбор порой усыплял постоянную насторожённость Фридезинхен. К тому же она хорошо знала, что собака во дворе усадьбы Гуллербуш хоть и лаяла громко и страшно гремела своей тяжёлой цепью, но не более того! Ведь эта самая цепь не отпускала её от конуры, и барсучиха преспокойно паслась с барсучатами на грядках огорода под самым носом оскалившей свои страшные клыки собаки. Заборы, разумеется, не были препятствием для барсуков — они легко прорывали ходы под досками или сеткой.
Но во время одного такого ночного похода барсукам пришлось пережить немало волнений. Всё семейство как раз проверяло, сладкой ли уродилась первая морковь, а Фридолину даже посчастливилось застигнуть жирного крота на месте преступления: тот занимался подрывной деятельностью и в наказание был отправлен в темницу барсучьего брюха на пожизненное заключение. И вдруг бешеный лай дворовой собаки сменился жалобным повизгиванием: это хозяин усадьбы, допоздна засидевшийся у соседей, только что ступил на родной двор.
— Аста! — крикнул он. — Проклятая псина, замолчишь ты наконец!
Услыхав человеческий голос, оба барсучонка, не производя ни малейшего шума, быстро подобрались к мамаше, а та увела их в густые заросли горошка. Дворовая же собака Аста, насколько позволяла ей цепь, подскочила к хозяину, положила передние лапы ему на плечи и заскулила, умоляя отпустить: уж очень ей не терпелось наказать нахальных воришек, забравшихся в огород. Однако хозяин, решительно не понимавший собачьего языка, погладив Асту, сказал:
— Да что это с тобой? Успокойся, Аста. Ежа, наверное, учуяла. Сколько раз я тебе говорил: ежи очень полезны, они ловят мышей и змей. Пусть живут на здоровье. Не тронь их, Аста, не то получишь трёпку.
Но Аста не переставала повизгивать, тем самым умоляя хозяина отпустить её: на сей раз это ведь другое, не ёж вовсе! Пусть хозяин понюхает как следует: разве тут ежом пахнет?..
А хозяин, у которого, как у всех людей, был самый обыкновенный нос, не чуявший на расстоянии ни ежей, ни барсуков и уж никогда бы не сумевший различить их по запаху, — так вот, хозяин этот в конце концов разжалобился и отвязал Асту. Собака ринулась в темноту.
«И зачем только я послушался её? — ворчал хозяин себе под нос. — Теперь вот топай за ней в потёмках, вместо того чтобы лежать в тёплой постели!» Тем временем Аста, большая рыжая овчарка с чёрным чепраком, торопливо рыла под забором. Но когти у неё были далеко не так хорошо приспособлены для копания, как у барсуков, к тому же она второпях скребла лапами прямо по камням, и дело подвигалось медленно. Барсучата вместе с мамашей Фридезинхен притаились в горошке.
— Так ведь и знал! — сердито прикрикнул хозяин на Асту, увидя, чем она занята у забора, — В огород тебе понадобилось поохотиться на ежа! Аста, ко мне! Сейчас же ко мне, Аста!
Но овчарка, вырвавшись на свободу и войдя в охотничий раж, не думала слушаться. Она немного отбежала и давай опять копать.
— Чтоб тебя! — взорвался хозяин, пытаясь разглядеть собаку. При этом он вспомнил о своей жене — хозяйке усадьбы: она ведь не на шутку рассердится, если собака, забравшись в огород, своими лапищами поломает нежную рассаду.
— Сейчас же пойди сюда! — кричал хозяин.
Но было очень темно, и Аста, прокопав себе лаз под забором, сбитая с толку многочисленными барсучьими следами, уже носилась как угорелая по огороду. Мамаша Фридезинхен, поняв, что собака близко, быстренько вывела своих детишек через прорытые ими ходы из огорода и укрылась под колючим кустом терновника, росшим у самой риги.
— Ну погоди ж, проклятая псина! — крикнул хозяин и побежал через калитку в огород, намереваясь там настигнуть непослушную Асту.
Но собака, гоняясь за барсуками, почуяла, что они уже выбрались из огорода, и пулей вылетела во двор через открытую хозяином калитку, чуть не сбив с ног его самого. К этому времени Фридезинхен уже успела перевести своих малышей снова в огород и опять спряталась с ними в горошке.
Так они довольно долго гонялись друг за другом. Но как бы Аста ни носилась со двора в огород и обратно, настичь барсуков ей не удалось: ведь ей надо было бегать кружным путём, через калитку, а барсуки преспокойненько пролезали под забором через прорытые ими узкие ходы.
В конце концов хозяин всё же поймал Асту, и на этом окончилась её бесславная охота. И покуда барсучья семья мирно брела в сторону леса, над усадьбой раздавался жалобный вой Асты, ни за что ни про что строго наказанной хозяином. Однако ещё суровей и строже была на следующее утро хозяйка, жена хозяина, увидев свой разорённый огород. Немало пришлось выслушать хозяину горьких слов; чуть ли не целую неделю хозяйка не желала сменить гнев на милость, да и обед всё это время был какой-то невкусный. Ну, а барсуки надолго забыли дорогу в огород: мамаша Фридезинхен терпеть не могла подобных треволнений, а дети её, настоящие барсучата, думали примерно так же, как она.
День за днём всё ярче разгоралось лето, и для барсуков наступило раздольное житьё. Ночью уже не приходилось отправляться в дальние экспедиции — корма и в лесу и на лугах было вдосталь. Они быстро утоляли голод и сразу же спешили домой, в родную нору, а та стала уже тесноватой для троих.
Своему любимому занятию, то есть сну, барсуки предавались вволю, а когда ещё до захода солнца выбирались из норы, то уже никаких детских игр не затевали. Фридолин и Фридерика почти достигли своего полного роста, стало быть, весёлая детская пора уже миновала. Подражая мамаше Фридезинхен, они в полном молчании поворачивали к солнышку то спинку, то брюшко.
А если уж на Фридолина и нападала его прежняя шаловливость и он тыкал Фридерику рыльцем, как бы приглашая в игру — закапываться, кто быстрей, или притворяться мёртвым, кто лучше, — обе женщины, презрительно сопя носами, строго указывали ему, сколь неприличны для барсука такие замашки, и молча продолжали поджариваться на солнце. Обычно в таких случаях своей ворчливостью и дурным расположением духа отличалась сестра Фридерика, да и вообще она в этом смысле значительно превосходила мать. Порою ею овладевала такая страсть к одиночеству, что она с братом и матушкой не хотела делить даже общее гнездо. Заберётся потихоньку первой в котёл, выставит навстречу матери острые зубы и шипит — моё, мол, это тёплое местечко, я одна тут буду спать! Фридезинхен отфыркивалась, рычала, а порой они друг друга уже и покусывали. Словом, мир, до того всегда царивший в их маленькой семье, оказался нарушенным, а ведь по нему они все получили свои имена [1] .
1
«Der Friede» по-немецки — мир.
Но покамест мать была сильнейшей в доме и частенько поколачивала подрастающую дочь, показывая тем самым, насколько ей ближе и родней всегда такой добродушный и ласковый сын. В ответ на это Фридерика, бывало, то куснёт Фридолина ни за что ни про что, то отнимет только что пойманную добычу, а во сне так навалится на него, что ему уж ни повернуться на другой бок, ни лапы не вытянуть. Да, Фридолин проронил бы не одну горькую слезу, если бы барсуки умели плакать; но и без этого ему часто делалось грустно и даже стоявшее на дворе прекрасное лето ничуть его не радовало. Вот он и стал задумываться над тем, сколь неудобно такое совместное житьё-бытьё; во сне ему всё чаще виделся мягко выстланный мхом котёл, а под боком кладовая, ломящаяся от морковки, и он в котле совсем один, вдали от людей, собак и даже барсуков.