Фронт приходит к нам
Шрифт:
А мы с Женькой разносим повестки, и лейтенант Безруков сказал, что еще чуть-чуть, и все решится.
По вечерам мы пьем чай и едим хлеб с патокой. Это мировая вещь — патока. Побольше бы ее было. Когда кончится война, буду есть только патоку, только с белыми булками, да еще в чай буду класть пять… и шесть кусков сахару. Когда мы пьем чай, дядя Юра читает газету и говорит:
— Ну-ка, ну-ка, поглядим, как тут вояки наши отличаются? Ай-яй-яй… опять город оставили…
И потом спрашивает у меня:
— Что же это твои
Я молчу.
А Женька говорит за меня:
— Его отец тяжело ранен.
А мне уже совсем не хочется есть патоку. Но я молчу.
Вечером мы лежим с Женькой и думаем каждый о своем. Вот звезда упала. За стеной пробили часы. В саду деревья шуршат листьями. Женька сопит носом.
«Мама, мамочка… вот лежу я один, твой сын, и думаю о тебе. Вот неделя прошла, и мне без тебя очень трудно. Я не люблю этот дом. Здесь смеются над папой».
Падают звезды. И у меня получаются такие стихи:
Звезды сыплются нам в лица,
Мы лежим, и мы молчим.
Почему же нам не спится?..
А четвертая строчка не вышла. Почему? Почему? Женьке понравились стихи. И он даже продолжение придумал.
— Потому что нас не берут в Красную Армию.
— Это нескладно, — сказал я.
— Зато правильно, — ответил Женька, — завтра пойдем к лейтенанту, и никаких.
— Женька, а если нас обманули? Если нас никуда не возьмут?
— Возьмут.
— А если?
— Тогда мы сами уйдем. Сядем в поезд. Доедем до Москвы. Из Москвы на каком-нибудь грузовике — и прямо на фронт. Заедем по пути к твоему отцу. Уж я не растеряюсь.
Падают звезды. Как много звезд! Интересно, куда они падают? Почему ни одна во двор не упадет? Вот бы придумать такую машину, чтобы звезды притягивала. Повесил звезду под потолком, и она горит, и светло, и за керосином в очереди не стоять.
Как это Женька сказал? «Тогда сами уедем»? Едем, едем — и вот я и маму и папу увижу? Прощай, Январск, прощайте пыльные улицы, прощай, лейтенант Безруков.
А Женька говорит:
— Вот бы распрощаться с дядькой моим и перед отъездом в буфет, в банку с патокой, мину положить. Как ударила бы — все вдребезги.
— Хорошо бы, — говорю я, — давай так и сделаем.
— Завтра же, — говорит Женька, — начнем мину делать. Я знаю, как это нужно. Пара пустяков.
С утра мы делаем мину. Женька командует. Мне не обидно. Я все равно не умею командовать. Я смешиваю уголь с песком, а Женька набивает этой смесью старую консервную банку. Потом мы прикрепляем к банке два ржавых провода.
— Теперь, — говорит Женька, — остается раздобыть капсюль.
Я поднимаю мину.
— Осторожно! — кричит Женька и отскакивает в сторону. — Если провода соединятся — нам крышка!
— Без капсюля?
— А вот и без капсюля… Эта штука капризная.
Мы прячем мину за кусты. Мы идем в военкомат.
На углу стоят соседки. Я слышу, как одна говорит:
— Вот ведь живут ребята, как у Христа за пазухой. Этот вон вишь какой всегда гладкий, с воротничком всегда…
Мы проходим мимо.
— Тебя бы в эту пазуху, — шипит Женька.
Мне очень хочется есть. Я говорю:
— Однажды мама зажарила гуся. Я отрезал вот такой ломоть без единой косточки. Мягкий-мягкий, и жир так и капал…
Женька вдруг рассердился.
— Ты перестань о шамовке говорить. Тут и без твоих воспоминаний тошно.
В комнате лейтенанта Безрукова нету. Вместо него сидит капитан с усиками.
— Где лейтенант Безруков? — спрашивает Женька.
— Он на фронте, — отвечает капитан, а потом поднимает голову и видит нас. — Вы кто такие?
У меня сосет под ложечкой. Все рушится.
— Мы разносим повестки, — говорит Женька.
— Ну и что же?
— Лейтенант Безруков обещал отправить нас на фронт.
— Ах, обещал… — говорит капитан и таращит глаза, — а если я вас домой отправлю и там вас выпорют?
Женька подходит к столу и говорит:
— Во-первых, вы не имеете права так с нами разговаривать, а во-вторых…
— А во-вторых, — произносит капитан, — убирайтесь отсюда, и чтобы я вас больше не видел.
Мы выходим оплеванные и униженные.
Мне хочется плакать. Я вообще никак не могу отвыкнуть от этой глупой привычки. Чуть что — и в слезы.
Женька говорит:
— Ладно, запомним. Идем, Генка. Теперь у нас одна дорога. Неделю на подготовку и все. Ты напиши про это стихи, напиши. Мы их пошлем в газету, и все узнают, как нам было трудно. Идем.
И встанут геройские маршалы
Пред светлые очи твои…
Мы приедем в Январск. Все кругом бегают. Дядя Юра банку с патокой несет, тетя Аня говорит: «Ешьте хлеба вволю, пожалуйста. Извините меня, дуру, что я вас тогда за пустяки ругала…» А мы пройдем мимо. Ну-ка, где тут капитан с усиками? Капитан прибежит. «Это ты?» — «Так точно, товарищи маршалы!» — «А помнишь?..» — «Помню, помню, товарищи маршалы». — «Разжаловать и на кухню картошку чистить!» Уж тогда он пожалеет.
В Январске появились эвакуированные. Это очень трудное слово. Сразу не выговоришь. Сначала я думал о них разное, а потом оказалось, что это беженцы.
— Счастливчики, — говорил Женька, — видели, как бомбы взрываются.
Они селились кто где, а некоторые не находили себе жилья. И женщины целыми днями бродили по улицам, а за ними волочились дети.
Я видел, как они, усевшись где-нибудь на лавочке или прямо на траве, ели хлеб с луком, или сухари, или еще что-нибудь.