Фронтовичка
Шрифт:
Лия пропадала по ночам, и теперь уже не одна, а с хорошенькой и до последнего времени очень скромной и тихой телефонисткой.
— Сбила-таки, змея, — ругалась Лариса. — Считай, что с осени в декрет отправится. — И совершенно неожиданно закончила: — А может, и правильно. Хоть немного, а отгуляет. Свою дольку отщипнет…
Валя не отвечала, Она видела предвесеннее девичье томление и уже не подсмеивалась над ним: что-то сдвинулось в ней, что-то стало не таким, как прежде. Нет, это уже был не тот холод, который однажды проник
С памятного дня неудачного поиска Валя уже знала, что ее артистическая карьера случайна. Что будет дальше, она еще не представляла, но все-таки стала готовиться к будущей суровой жизни. Такой жизни, в которой она будет не только не хуже, а может быть, даже лучше многих солдат и командиров, допускающих бессмысленную смерть товарищей.
Готовясь к этой новой жизни, Валя Радионова прежде всего занялась своим телом. Она решила, что тело это должно быть таким же сильным и выносливым, как у любого бойца-мужчины. Утром она вставала раньше всех в избе-общежитии и, крадучись, выходила на закрытый со всех сторон двор. Там она делала зарядку, подтягивалась на откосинах, лазила на столбы и прыгала через сломанные сани. Потом, распарившись, растиралась снегом.
Ей казалось, что у нее слабы мышцы рук. Поэтому она взяла на себя добровольные обязанности по дому: носила воду из самого дальнего колодца, доказывая, что вода там самая вкусная, таскала дрова и даже начала колоть их.
Когда в избе никого не было, она тренировалась в приемах самбо: хватала воображаемую руку с воображаемым ножом, выворачивала ее и швыряла на пол орущего от внезапной боли воображаемого противника. Потом она училась наносить удары ребром ладони по шее, резко нажимать на уязвимые точки сухожилий, бить кулаком, коленом, ногой и головой. Вероятно, это было смешно — драться с воображаемым противником, но ведь и боксеры тоже тренируются с набитой опилками грушей, а потом идут в настоящий бой.
По вечерам, отправляясь на передовую, она передавала Виктору гитару и просила его идти впереди. Виктор вначале смущался и старался не оглядываться. Но наконец его разобрало любопытство, и он увидел, что, передав гитару, Валя легко побежала назад, а потом бегом вернулась к нему.
— Ты что? — удивился он.
— Просто разминаюсь. Тренируюсь, — уклончиво ответила Валя.
Виктор неожиданно обрадовался и предложил тренироваться вместе. С этого дня на передовую и с передовой они только бегали, и вскоре длинноногий Виктор стал посмеиваться над своей партнершей: она всегда отставала.
За несколько недель упорной тренировки Валя похудела, стала стройней, но, пожалуй, подурнела: спала легкая округлость щек, под глазами появились тени. Заглядывая в потемневшие, горящие затаенным, ровным огнем Валины глаза, Лариса недоверчиво качала головой:
— Дуришь ты что-то, девка… Ой, дуришь.
Ларисино недоверие усилилось, когда Валя, решив, что ей не следует забывать
— Мне нужно переводить… для практики.
— А вы знаете немецкий язык? — с отличным, истинно берлинским акцентом спросил у нее начальник разведотделения, моложавый майор Онищенко.
— Да. Знаю. Но боюсь, что начинаю забывать, — тоже по-немецки ответила Валя.
У майора был пристальный и слегка насмешливый, изучающий взгляд и располагающая улыбка, белозубая и широкая. И Валя очень легко рассказала ому о себе. Взгляд у Онищенко стал озабоченным и жестким. Он деловито спросил уже по-русски:
— Не собираетесь ли вернуться в разведку?
— Я еще не знаю куда, но куда-нибудь из ансамбля уйду.
— Я говорю о разведке, — строго сказал майор.
Валя внимательно посмотрела на него и, не меняя тона, очень спокойно, с долей доверительной задушевности, сказала по-немецки:
— Я вам ответила: я еще не знаю, куда пойду!
Майор переложил на столе бумаги, располагающе улыбнулся и ответил по-русски:
— Хорошо. Я дам вам для перевода несколько солдатских писем. Вас это устраивает?
— Да, — все так же по-немецки ответила Валя. — Это позволит провести практику в разговорном языке.
Они расстались настороженно и в то же время чем-то довольные друг другом.
Окончив перевод писем, Валя отнесла их майору Онищенко, который, не глядя, сунул их под бумаги на столе и уже с совершенно обвораживающей улыбкой предложил:
— А не проехаться ли нам к разведчикам?
— Ну… если это нужно…
Майор крикнул в закрытую дверь:
— Сизов, запрягай! — А потом почти вплотную подошел к Вале и положил свою маленькую, белую руку на ее плечо, на новенький, недавно вшитый погон. — Вы любите санные прогулки?
— Не знаю, — ответила Валя и взглянула в майорские глаза тем холодным, спокойным взглядом, который обыкновенно отпугивал даже самых рьяных ухажеров. — Таких прогулок я еще не делала.
Ни взгляд, ни холодный тон — ничто не подействовало на майора. Все та же располагающая улыбка, все те же острые и насмешливые глаза. И руки с Валиного плеча он так и не убрал.
— Мне очень приятно, что первая будет со мной. Кстати, вас зовут… Валя? Вы разрешите мне называть вас так, запросто?
— Если вам это удобно.
— Вполне. Меня наедине зовут Николай. На людях — гвардии майор. Вам это удобно?
Это походило на насмешку — тонкую, умную и злую. Похоже, что майор добивается того же, чего добивался полковник в госпитале. Но этот посмелее и поумнее. Вернее, похитрее. С большой выдержкой.
«Ну, хорошо же… — обозлилась. Валя. — Найдем управу и на тебя».
Она неожиданно резко выпрямилась, поднося руку к ушанке, дернула плечом и, слегка пристукнув каблуками, ответила:
— Так точно, товарищ гвардии майор.