Фронтовое братство
Шрифт:
— Давай убираться отсюда!
— Боишься своих собратьев? — любезно осведомился Порта.
Эсэсовец нервозно вздрогнул и не ответил. Легионер свистнул.
— Mon Dieu, сейчас мы кое-что увидим.
Передний оберштурмфюрер шел быстрым шагом. Рукава его были закатаны, на руках виднелись густые черные волоски.
У нас появилось предчувствие смерти. Ноздри раздувались, как на охоте при далеких криках загонщиков.
Герхард вошел в дом. Малыш и Бауэр последовали за ним.
Подошедшие к нам эсэсовцы обливались потом. Все были очень юными. Внушительными, здоровыми парнями.
— Рота, стой! К но-ге! Нале-во! Вольно!
Команда была холодной, отчетливой, как и все в утреннем свете.
Старик, щурясь, посмотрел на офицера-эсэсовца с мертвой головой на фуражке и длинными черными волосками на руках. Взгляды их встретились. Старик медленно пошел к нему по необычайно зеленой траве. Которую старый еврей так любил.
Легионер попятился. Словно бы случайно привел автомат в положение для стрельбы и юркнул за поленицу.
Порта украдкой вошел в дом. В зарешеченном окошке на крыше показалось что-то похожее на черно-синий дульный срез. Старика прикрывали двое лучших убийц на всем фронте.
Оберштурмфюрер поддернул широкий ремень, который оттягивала кобура с маузером.
В доме застучали тарелки и бутылки. Эсэсовцы вытянули шеи. Бутылки издавали хорошо знакомый, очень приятный звук.
Доклад Старика был кратким, неполным. Он сказал, какое мы выполняем задание, назвал номер части. Доложил, что нас тринадцать человек. И очень громко сделал ложное сообщение:
— Ничего заслуживающего внимания не произошло!
Стаканы и бутылки застучали снова, будто опровергая его доклад. Они как будто приглашали: «Войдите внутрь, оберштурмфюрер, получите сюрприз!»
Худощавый офицер СС взглянул, приподняв брови, на открытую дверь. Его новые сапоги с высокими голенищами и кожаные ремни громко скрипели. Остановился возле колоды для рубки дров, взял топор и одним махом разрубил надвое толстое полено. Наточен топор был остро. Оберштурмфюрер пнул чурбаки и негромко засмеялся. Потом лицо его посуровело. Он повернулся к Старику.
— Фельдфебель, собери своих людей, и быстро убирайтесь отсюда!
И небрежно вскинул руку в эсэсовском салюте, на запястье сверкнули массивные золотые часы.
Старик приказал нам строиться.
Появился Порта. Легионер встал, слегка удивив эсэсовца. Сдвинул на затылок мятое кепи и засвистал сквозь зубы.
В Старике пробудился фельдфебель. Он очень громко крикнул:
— Быстро, охламоны!
Мы угрюмо, неохотно построились. Толкаясь и перебраниваясь. Из дома вышли широким шагом Малыш, Хайде и Бауэр. Малыш держал в руке свой нож.
— На пле-чо! Походным шагом марш! — скомандовал Старик так громко, что голос его ломался.
Мы пошли мимо эсэсовцев, презрительно усмехавшихся и плевавших в нашу сторону.
— Дерьмо! — торжествующе выкрикнул один из них.
Малыш хотел что-то ответить, но Легионер и Старик шли рядом с ним и не позволили.
В то утро было удивительно много слепней. Они нещадно жалили нас в шею чуть повыше воротников.
Через ельник мы прошли, не оглядываясь. И остановились только далеко внизу, возле старого моста через пересохший ручей. Молча улеглись в кусты и смотрели на горный коттедж, залитый лучами утреннего солнца.
Оберштурмфюрер вошел в дом, за ним два эсэсовца. Одним из них был рослый обершарфюрер, державший автомат, будто хлыст.
В доме они пробыли долго, но мы ничего не слышали. Несколько эсэсовцев улеглись на траву и стали играть в карты и кости. Казалось, они ждут опаздывающего поезда.
— Наш друг лейтенант Штиф хорошо спрятался, — сказал Порта.
— Будем надеяться, достаточно хорошо, — нервозно ответил Старик. Он покусывал мундштук своей трубки.
— Скоро увидим, — сказал Легионер. — Аллах знает, Аллах видит все.
Малыш пустил свою фляжку по кругу. У него хватило предусмотрительности наполнить ее шнапсом. Мы пили большими глотками. Порта с Легионером тоже наполнили свои фляжки. Мы опорожнили их все. Осмелели. Захотели увидеть кровь. Малыш плюнул на куст.
— Собаки, дерьмо вонючее! — ругнулся он. — Давайте перестреляем их.
И постукал пальцами по рожку автомата. Штеге пожевал губами.
— Давай, в самом деле, Старик, — хрипло предложил он.
Старик покуривал трубку.
Росистое утро огласил протяжный, мучительный крик. Мы инстинктивно поползли прятаться понадежнее. Малыш облизывал горлышко пустой фляжки.
— Плохо спрятался старый еврей, — вздохнул Штеге.
Раздался еще один вопль. Знакомый нам по концлагерям и тюрьмам.
— Интересно, что они там делают, — прошептал Брандт.
— Медленно убивают его, — грубо ответил Легионер, приводивший огнемет в боевое положение и надевавший форсунку. — В горах Риф мы всегда мстили, когда черные резали наших на куски.
И взглянул испытующе на Старика, лежавшего за кустом, глядя на коттедж.
Легионер хотел сказать еще что-то, но успел произнести только первый слог.
Эсэсовцы вышли с Герхардом Штифом. Он полз на четвереньках в своей полосатой робе. И непрерывно стонал. Они пинали его. В такое холодное утро все звуки хорошо слышны. Набираются громкости у свежей бодрости утра, раздаются чисто, без посторонних звуков. До нас отчетливо доносились глухие удары, когда Герхарда пинали эсэсовцы. Мы услышали, как они сломали ему руку — раз, другой. Потом третий. Слышны были только звуки, напоминающие треск веток в морозную ночь, и приглушенные, но пронзительные стоны пытаемого человека.
Каждая подробность неизгладимо врезалась в наши сердца. С каждым новым стоном мы становились чуть ближе к безумию.
Эсэсовцы что-то сделали с его лицом. Он упал.
Рослый обершарфюрер наклонился к затихшему Герхарду Штифу. В руке его блеснул нож.
Мы знали, что последует. Мы это уже не раз видели, и все-таки нас всегда потрясал издаваемый крик. Протяжный, неописуемый, когда тело выгибается дугой. Почти мертвое тело с воплями поползло рывками по тропинке.
Эсэсовцы положили его головой на колоду. Оберштурмфюрер взмахнул топором лишь дважды. Кровь забила длинной струей.