Фронтовое братство
Шрифт:
— Заткни пасть, свинья! — крикнул поляк и повел автоматом.
Малыш треснул его ладонью по шее с такой силой, что тот повалился. Из горла его вырывался прерывистый хрип.,
— Самозащита в соответствии с уставом, — усмехнулся Малыш.
В роте поднялся угрожающий ропот.
Малыш выпрямился в полный рост.
— Если кто хочет совершить самоубийство, пусть подойдет, Малыш охотно поможет ему отправиться на тот свет.
Его ударил в плечо брошенный камень. Малыш успел увидеть виновника, чеха в зеленом мундире полевой жандармерии.
Малыш
И зашептал, словно это было государственной тайной:
— Ты в своем уме? Хочешь, чтобы я отбил тебе заднее место? Или чего ты добивался, бросаясь камнями в почетного ефрейтора «разоруженных сил» великой Германии? — И внезапно издал ошеломляющий рев: — Ну и мразь!
Он схватил почти парализованного ужасом чеха за горло, поднял над головой и швырнул на обочину.
Потом равнодушно вернулся на свое место в строю между пруссаком и мной.
— Ну и сумасшедшее стадо, — сказал он, с безысходным видом покачивая головой. — Нам нужно будет смыться, как только стемнеет. Я таких еще не видел. Гнусные твари!
И запел:
Вчера на мягкой постели, Сегодня с пулей в груди, Завтра в холодной мо-гииилеее…Последнее слово он растягивал нескончаемо, Потом плюнул и угодил прямо в выемку ключицы поляку-полицейскому.
Через три дня мы пришли в Проскуров; там смешанный батальон распустили, предоставив каждому заботиться о себе.
В Проскурове мы увидели первое свидетельство появления новой и более жестокой полиции вермахта. На телеграфных столбах были повешены двое старых пехотинцев. На груди у обоих висели объявления, написанные красными буквами:
Слишком труслив
Чтобы защищать отечество!
Мы остановились посмотреть на казненных. Они висели посреди рыночной площади, раскачиваясь на ветру, как маятники.
— Для них война окончена, — философски заметил пруссак.
— Лучше оставаться в строю, — решил Штайн. — Так по крайней мере есть какая-то возможность сохранить жизнь.
— Voila! — произнес Легионер, почесывая нос. — Я знаю, что это значит. Хорошие признаки. В Марокко, когда Легион был готов выйти из игры, случилось то же самое. Это верный признак конца.
Мы в гневе пошли по городу.
Мы решили заночевать в здании, очень похожем на сарай. Когда вошли, нам в нос ударил запах гнилой картошки и прелой соломы.
— Черт с ним, — сказал кенигсбержец, — останемся здесь.
— Все занято! — прорычал из темноты голос.
— Тем хуже для тебя, — заорал Малыш, — нам нужно место, понимаешь? Ты первый вылетишь, как нежелательный элемент.
— Заткнись, паршивая свинья! — ответил обладатель голоса.
Малыш шумно, как паровоз, ринулся в темноту. Вскоре она огласилась криками и воплями, клятвами и бранью.
Потом первые двое вылетели из двери по воздуху. Через несколько минут там уже было место для всех нас семерых.
Лейтенант Ольсен негромко засмеялся.
— Вот это последовательность!
В темноте кто-то спросил:
— Это ты, Малыш?
Легионер зажег полевой фонарик, и в его свете мы с удивлением увидели Эвальда из заведения Доры.
Малыш распрямился.
— Пресвятая Мария, Матерь Божья, и ты в городе? — Повернулся к Легионеру, державшему Эвальда в луче. — Я не лодырь, Гроза Пустыни, но слегка устал после ходьбы с этой сворой изменников. Немного вздремну, а потом задам Эвальду заслуженную трепку.
Легионер кивнул и перевел луч дальше на множество спящих людей.
Малыш издал восторженный рык и бросился к спавшим на прелой соломе. Случайно выбил фонарик из руки Легионера, и свет погас.
Мы услышали из темноты, как он хрюкнул и радостно заорал:
— Адский огонь, какие сочные помидорчики!
Мы услышали, как он толчется среди бранящихся солдат и переступает через них. Потом раздался пронзительный женский вопль и вслед за ним радостный голос Малыша:
— Вот и мясо, до чего ж аппетитное!
Несколько женщин начали возмущаться.
— Ребята, быстрей сюда. Тут расположился разъездной бордель!
Вспыхнул фонарик. Мы увидели, что его держит гауптман [122] . Он устроил Малышу суровую взбучку.
122
Соответствует чину капитана сухопутных войск. — Прим. ред.
То, что Малыш принял за разъездной бордель, было подразделением медсестер и телефонисток из люфтваффе. Малыш был неутешен. Нам пришлось чуть ли не силой удерживать его. Лейтенанту Ольсену удалось успокоить гауптмана, который клялся, что донесет на Малыша за попытку изнасилования.
Вскоре после полуночи нас разбудил назойливый топот сапог. Вспыхнул фонарик. Грубые голоса потребовали послужные списки и путевые предписания.
Перед нами стояли стеной вооруженные до зубов охотники за головами. В темноте зловеще поблескивали их значки-полумесяцы. Более опасные, чем пулеметная позиция противника.
Нас охватил ужас. Ивана можно урезонить, но немецкого охотника за головами — нет. Он — воплощение всяческого зла и жестокости.
Вскоре они нашли первую жертву. Унтер-артиллерист отчаянно сопротивлялся, крича:
— Оставьте меня. Отпустите! Товарищи, почему вам меня не отпустить? Вы же не убьете меня, правда? — Чуть помолчав, он жалобно застонал: — Товарищи! Постарайтесь понять! У меня трое детей! Жена погибла при воздушном налете. Я должен вернуться к детям. Непременно!
— Заткнись, свинья, — бросил фельдфебель охотников за головами. Его значок испускал мерцающие точки и тире. Сигнал смерти.