Фронтовое братство
Шрифт:
Унтер-артиллерист внезапно обезумел. Совершенно вышел из себя.
— Пустите, гнусные мерзавцы, подлые убийцы товарищей! — И принялся отбиваться руками и ногами. — Я не хочу умирать! У меня трое детей. Без матери. Я не хочу умирать!
Но для охотников за головами это было обыденной повседневностью. Не говоря ни слова, они принялись его бить. Один из них пнул унтера в пах, отчего он согнулся пополам с хриплым ревом. И несколько секунд лежал на полу, словно узел тряпья. Потом вдруг подскочил и бросился на ближайшего
Страх смерти придавал унтеру силы дикого зверя. Он ударил полицейского по лицу и заревел, как животное.
Другие охотники за головами бросились на помощь товарищу в беде. Принялись колотить унтера прикладами автоматов. Его лицо превратилось в стонущую, залитую слезами кровавую массу.
Они бросили его в стоявший возле сарая грузовик, потом стали спокойно продолжать свое дело.
Фельдфебель изучал наши документы с придирчивой тщательностью.
— Танковый полк для выполнения особых заданий, — пробормотал он. Посмотрел на Легионера, бросил на Малыша уничтожающий взгляд. Потом глянул на меня, на пруссака и уставился на Штайна.
— Гмм, вы дали небольшой крюк, а, усталые герои? Похоже на противозаконное отклонение от боевой части!
По спинам у нас поползли холодные мурашки. Мы знали, что военно-полевой суд не станет слушать наших оправданий. После десятиминутного слушания нас поставят к стенке или вздернут на дереве.
— Последнее место прохождения службы, бродяги? — прорычал он, свирепо глядя на нас.
— Резервный армейский госпиталь номер девятнадцать, Гамбург, — отбарабанил Легионер.
— А теперь вы здесь, обиратели трупов! Значит, совершили небольшое приятное путешествие на русские озера? Видимо, решили, что война вот-вот окончится, да? — Фельдфебель указал на дверь и крикнул унтеру, стоявшему с автоматом наготове: — Пригляди за этими скотами. Подозреваются в дезертирстве! На выход, бегом!
Все кончено, мелькнуло в меня в голове. Уголком глаза я взглянул на Малыша и Легионера. Они побледнели, но казались равнодушными, выбегая наружу под окрики скотоподобного унтера охотников за головами.
Нам приказали влезть в грузовик. Брезентовое покрытие на его кузове было недавно окрашено в маскировочные цвета.
Следом за нами влезли две телефонистки.
— Освободите место для дам, — усмехнулся какой-то охотник за головами. И выпустил в лицо одной из них струю табачного сока.
Когда та хотела взглянуть на него, он яростно зарычал:
— Держи голову прямо, сука! Ее тебе повернут другие, можешь мне поверить!
Выбежали четыре медсестры. Одной из них унтер подставил ногу, и она упала. Другой полицейский пнул ее в спину. Она громко вскрикнула.
В грузовике поднялся ропот.
— Заткнитесь, гнусные дезертиры! — крикнул лейтенант с весело поблескивающим на груди значком охотника за головами.
Эвальд завыл, когда его втаскивали в грузовик двое здоровенных полицейских.
— Bon, — прошептал Легионер. — Похоже, вся немецкая армия дает деру. Теперь мы наверняка скоро окажемся в руках Ивана. И я немедленно вступлю в русскую армию, чтобы иметь возможность стрелять по охотникам за головами.
Унтер с поблескивающим на груди значком уставился в кузов, но не смог ничего разглядеть. И удовольствовался тем, что пролаял:
— Заткнитесь, сукины дети!
Три грузовика, набитые уловом охотников за головами, поехали к бывшей тюрьме НКВД в центре города. Там нас встретили ударами и пинками.
Все камеры были заполнены. Проклятья и молитвы отражались от влажных серых стен.
Невысокий танкист выкрикивал слова ненависти к Гитлеру, Гиммлеру, войне, Сталину. Пообещал здоровенному полицейскому в коридоре, что сломает ему шею, если тот осмелится подойти.
Одна из телефонисток разделась донага и предложила себя этому охотнику за головами.
— Иди сюда, я позволю тебе все, что угодно, если только потом меня отпустишь, — прошептала она доверительно.
Русская крестьянка, ждавшая расстрела за то, что укрывала двух дезертиров, фанатично выкрикнула:
— Да здравствует Сталин! Да здравствует Советский Союз! Смерть Гитлеру!
— И тебе, сука, — ответил полицейский.
В камере напротив молча молился, встав на колени, какой-то гауптман.
Не знаю, в скольких местах люди молятся Богу, но Его имя во время последней войны выкрикивали повсюду. В сотнях тюрем заключенные умоляли, чтобы Он смилостивился над ними. Я слышал, как генерал, командир дивизии, молил Бога о помощи против танковых колонн русских, когда его противотанковые полки сдались.
Адольф Гитлер выкрикивал имя Божье в речах и молился о Его покровительстве пангерманскому рейху, когда его подразделения СС вешали священников в лагерях смерти. Эти священники в свою очередь выкрикивали имя Божье, и оно раскатывалось среди скорбных, унылых бараков, пока горло им не сдавливала петля.
Эсэсовцы, в карманах у которых находили выдранные золотые зубы, приговоренные за это каким-то из многочисленных трибуналов к смертной казни, слезно просили Бога о помощи. Разумеется, имелось в виду, чтобы Он помог им снова надеть эсэсовские мундиры.
Но Бог был глух. Он не слышал обреченных в проскуровской тюрьме. Не слышал священников под виселицами в лагерях смерти. Не помог генералу против Т-34. Не облегчал страданий тех, кому ампутировали конечности в армейских госпиталях.
Бог был глух.
Было немало правды в том, что сказал Легионер: «Автомат со снаряженным рожком и связка ручных гранат лучше, чем пара Библий и священник».
Арестованных одного за другим тащили в трибунал, заседавший в бывшем кабинете начальника тюрьмы.