Фройляйн Штарк
Шрифт:
— До завтра, фройляйн Штарк, — прошептал я.
— До завтра, — ответила она.
Тут можно было бы сказать: ну что ж, такова жизнь. Я приехал в библиотеку в начале лета ребенком, а уеду завтра утром христианином-новобранцем, рука об руку с фройляйн Штарк.
49
Так называемый сектор Виборады находился где-то глубоко в подземелье и напоминал своим названием и потайным реликварием о Вибораде, жившей в стародавние времена отшельнице, которой в видении открылось, что к монастырю приближаются орды диких, кровожадных грабителей, после чего монахи вместе со
Дядюшка, держа в одной руке связку ключей, другой освещал карманным фонарем каменные ступени, ведущие в подземелье. Время от времени мимо проносилась летучая мышь, и мы испуганно втягивали головы. Потом он, подобрав подходящий ключ, отпер железную дверь, и мы двинулись дальше вниз, еще глубже, в вечный холод катакомб древнего, оставленного монахами много сотен лет назад монастыря, который уходил своими корнями далеко в чрево земли. Миновав еще несколько дверей и несколько раз повернув в боковые туннели — я уже окончательно потерял ориентацию, — мы наконец остановились перед нишей, из которой исходил тошнотворно-сладковатый запах склепа.
— Вот здесь они и убили нашу Вибораду, — сказал дядюшка.
— Вибораду… — повторил я робким эхом.
— Да, — произнес он глухим, сдавленным голосом. — Позже это помещение стали использовать как место для poenitentiae.
— Poenitentiae…
Дядюшка осветил стену, на которой висели орудия пыток: бичи, щипцы, цепи, капюшоны, мешки с кожаными ремнями.
— Тут они усмиряли еретиков, — пояснил он.
— Еретиков…
— Еретиков и сластолюбцев, — уточнил он.
Неужели я совершил маленькую, но роковую ошибку? Неужели мое предложение фройляйн Штарк уехать вместе привело к раскрытию моих злодеяний? Может, она утром, когда я еще спал, пришла в мою комнату, чтобы сложить в чемодан остальные мои вещи, и обнаружила носки? Наверное, так и было. Наткнувшись на слипшиеся носки, она пришла в ужас и обо всем рассказала дядюшке.
— Пошли отсюда! — сказал дядюшка. Похоже, на него этот тяжелый, отравленный смертью воздух действовал еще более угнетающе.
Мы отправились дальше, стали спускаться еще глубже; опять зазвенели ключи, загромыхал отпираемый замок, заскрипели створки тяжелой двери. На нас дохнуло ледяным холодом, мы остановились. Раздался торопливый шорох — по-видимому, крысы; затем наступила тишина, нарушаемая только нашим дыханием.
— Ну вот мы и пришли! — сказал дядюшка.
Я услышал, как удаляются его шаги.
Что он задумал? Почему замолчал? Как досточтимый хранитель собирается покарать меня за spermatikoi?
Вдруг что-то щелкнуло, непроницаемый мрак высокого сводчатого подвала взорвался десятками электрических лампочек, жидкий, дрожащий свет которых
Дядюшка стоял у исполинского, высотой с дом стеллажа. В руках он держал книгу.
— Ты, кажется, имел беседу с фройляйн Штарк? — произнес он, словно читая вслух книгу.
— Да, дядя.
— И о чем же? — поинтересовался он, не отрывая глаз от страницы.
— Сегодня утром о погоде.
— Так-так. О погоде, говоришь?
А может, дело было вовсе не в носках, может, он узнал о нашем плане бегства? Может, фройляйн Штарк призналась, что я вызвался увезти ее с собой и поселить у святых отцов?
Дядюшка осторожно переворачивал покрытые мелким печатным шрифтом пожелтевшие, пятнистые страницы, читал, чему — то ухмылялся. Я уже озяб. Наконец он спросил, могу ли я сказать ему, что написано над дверью в зал.
— Психезиатрейон.
— Recte dicis, — сказал дядюшка. — А что мы говорим, прежде чем ввести группу в зал?
— В начале было Слово, затем библиотека, и лишь на третьем и последнем месте стоим мы, люди и вещи. Nomina ante res — вначале слова!
Он «прочел» еще пару предложений, потом с трудом втиснул книгу обратно на место, опустил на нос очки и, нырнув куда-то вбок, исчез в темноте и понесся, развевая полы своей сутаны и поднимая пыль, по бесконечным, едва освещенным книжным ущельям. Я попытался догнать его, но всякий раз, повернув в очередное ответвление главного «ущелья», неизменно упирался в глухую стену из корешков книг, пыльных, затянутых паутиной, пахнущих плесенью и зимней стужей. Когда я уже считал себя безвозвратно потерянным в этой серой, жуткой, населенной лишь призраками и крысами книжной Атлантиде, узкий переулок неожиданно вывел меня на «площадь». 1 км повсюду стояли занесенные пылью ящики и сундуки — своего рода склад товаров, ожидающих погрузки на корабль. Дядюшка рылся в раскрытом сундуке.
— Вот это все — постреформаторский период расцвета библиотеки, — сообщил он, не прерывая своих поисков. — Первый bib- liothecarius был тогда отец Шенк, 1680–1705 годы. Хочешь взглянуть? Вот так выглядела шенковская каталожная карточка.
До меня постепенно дошло, что мы находились на кладбище каталожных карточек. Каждый раз, когда приходил новый начальник, он вводил свою собственную систему, а старую ссылал сюда, в подземелье. Каждый из стоявших здесь сундуков и ящиков был могилой, в которой покоились определенная буква или определенный слог в виде бесчисленного множества карточек. Но зачем дядюшка притащил меня сюда, в этот подземный мир? За что я буду наказан — за носки, за бегство или вообще, за мое высматривание и вынюхивание, за все мои грешные помыслы и деяния?
Бедные ассистенты, подумал я вдруг. Сидят всю свою жизнь в скриптории и заполняют каталожные карточки, одну за другой, сотни, тысячи слов, названий, шифров, — и зачем? 1Де все это в конце концов оказывается? Здесь, в этом забытом людьми и Богом порту, на краю ледяного мрака. Дядюшка тем временем вытащил какую-то карточку, сунул ее мне под нос и спросил:
— Ты можешь это прочесть?
Я, запинаясь, принялся расшифровывать написанное:
— Пи… пишу… маш…
— Верно, «пишущая машина», — помог он мне.