Фройляйн Штарк
Шрифт:
Когда я на следующее утро, по обыкновению, сидел на кухне у фройляйн Штарк, она сама все поняла без моих объяснений: я опять слишком долго читал, у меня опять болели глаза, мне срочно нужны были очки.
За обедом она сказала об этом дядюшке. Тот поднял левую бровь.
— Любезнейшая, а ведь это недурная идея. Ему ведь скоро в семинарию, так что неплохо было бы заранее проверить его глаза, — сказал он.
— Да, монсеньер, я тоже так думаю. Можно убирать?
Дядюшка положил руки справа и слева от тарелки и откинулся на спинку слула.
Она схватила
39
Несколько секунд мы смущенно стояли в дверях. Потом Портер узнал меня.
— A, nepos! — сказал он. — Проходите, садитесь!
Не успели мы сесть, как фройляйн Штарк хлопнула в ладоши.
— Нет, ну надо же, вот это встреча! — воскликнула она и показала пальцем на единственного посетителя, сидевшего перед рюмкой водки. — Это же Брогер!
Скорее всего это был другой Брогер, не тот хозяин вершины Брогер, хотя я не был уверен, ведь уже прошло много лет с тех пор, как я побывал с фройляйн Штарк высоко в небе. Брогер, сидевший у Портера, как вечно — одинаковый аппенцелец в «Виде на Сентис», навел на меня свой бычий взгляд и изобразил некое подобие улыбки, придержав рукой трубку, торчавшую изо рта. На его манжетах выглядывавших из рукавов, было карандашом написано несколько цифр — наверное, какие-нибудь расходы или размеры. Фройляйн Штарк сказала, что очень рада его видеть, потом огляделась и спросила:
— Во имя святых угодников — есть тут хоть одна живая душа или нет?
— Ханни! — крикнул хозяин. — Гости!
— В начале октября он нас покидает, nepos, — сообщила фройляйн Штарк. — Поступает в монастырскую школу. Восемь лет рясы, восемь лет латыни — уж они из него сделают человека! А вот и Ханни. — И, повернувшись к стойке, крикнула: — Ханни, Студиозусу виви-колу, мне ликер, а себе возьми чего хочешь, я угощаю!
— Стало быть, студент, — произнес Брогер.
— Ну, пока что он еще работает у нас в библиотеке, — ответила фройляйн Штарк, и прозвучало это, прямо скалу, не очень дружелюбно. Для нее ведь я по-прежнему был маленький Кац с зеркальцем, который дерзнул пялиться между ног одной заслуженной групповодше. — Сидит на пороге зала, — прибавила она насмешливо-снисходительно, — и следит, чтобы какая-нибудь городская мамзель не поцарапала нам паркет своими каблучками.
Тут послышалось дребезжание и позвякивание.
— А вот и наша официантка!
Официантка приближалась медленно, опираясь левой рукой на костыль. Правой она держала поднос, на котором позвякивали напитки: ликер для фройляйн Штарк, водка для Брогера, виви-кола для меня и бутылочка апельсинового лимонада для самой Ханни. У нее были белокурые косы, веселая челка на лбу, выступающие зубы, серые мышиные глазки, и я, краснея до ушей, не решался взглянуть на ее ногу, при каждом шаге которой пол ухал и мелко дрожал.
— Ханни, а ты знаешь нашего монсеньера?
Та кивнула.
— Каца все знают, — ответила она. — У него библиотека с самыми бесценными сокровищами Востока и Запада, от Аристотеля до ящура.
Описав в воздухе дугу своей неподвижной ногой, она завела ее под стол и опустилась, все еще опираясь левой рукой на костыль, рядом с фройляйн Штарк. Теперь я понимал, почему дядюшкины собутыльники тогда спорили о том, является ли детский паралич милостью, даруемой Богом во избавление человека от грехов, особенно от нарушения седьмой заповеди: они имели в виду Ханни и ее безжизненную, стянутую шинами ногу. Тем временем Ханни положила костыль на пол, подвинула к фройляйн Штарк ее ликер и закусила своими передними зубами стакан с лимонадом. Моя голова горела, как печь. Ханни медленно пила мелкими глотками свой лимонад и косилась влево, в мою сторону. Я пил свою виви-колу и косился вправо, в ее сторону. Осушив стаканы, мы держали их перед собой обеими руками, словно они заключали в себе некую драгоценную тайну.
Брогер, как ни странно, вдруг разговорился. Выяснилось, что он свиноторговец. Он рассказывал аппенцельские новости: кто помер, кто обручился, кто женился, сколько нынче стоит килограмм свинины, кто с кем снюхался — какой Манзер с какой Манзершей (а ведь были и Брогерши, которые крутили с Манзерами, и, наоборот, Манзерши с Брогерами!), и пока он говорил, а фройляйн Штарк перемежала его речь комментариями, моя нога под столом приподнялась и осторожно — очень осторожно! — прикоснулась к ноге Ханни.
— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнула фройляйн Штарк. — Вот уж действительно: Кац есть Кац!
— Tbi это о чем? — спросил Брогер.
Я проворно убрал ногу.
— Да о том, как он быстро управился со своим стаканом!
Почему все окутано тайной — под юбками, под столом? Почему меня притягивает эта нога? Не то чтобы очень, но настолько, чтобы моя нога сама по себе поднялась и потянулась к ней. Ее нога была парализована, Ханни была не властна над ней, и странное дело — со мной только что произошло нечто подобное: моя нога пришла в движение автоматически. Впрочем, я коснулся совсем не Ханниной ноги — при попытке дотянуться до нее я, похоже, попал на фройляйн Штарк.
Катастрофа? Пронзительные крики? Вскакивание со стула? Ничего подобного. К моему безграничному удивлению, фройляйн Штарк облизала своим большим серо — красным языком край рюмки и предложила мне чокнуться с ней и с Брогером. Вот вам, пожалуйста, опять эта ее двойственность! Она, все свои чувства и помыслы посвятившая соблюдению седьмой заповеди, запретившая мне глазеть и совать нос куда не следует, ответила на дерзкое прикосновение к ее безгрешной плоти вознаграждением! Она заказала еще ликеру, мы чокнулись; я выпил одну рюмку, вторую, и, когда моя затуманенная третьей рюмкой голова уткнулась в ее мягкую, как слива, подмышку, она потрепала меня по щеке и шепнула на ухо: