Фустанелла
Шрифт:
Материнскую молитву он знал наизусть, но даже в Испании под разрывами фашистских бомб ему было не до просьб Господу. Там он рассчитывал на себя, майора Трояна и ребят и диверсионного отряда.
Здесь же мог помочь только Бог. Николай встал на колени и принялся усердно молиться.
«А любит ли Бог греков? – вот какой вопрос не давал покоя узнику. И он отвечал себе, отвергая собственное сомнение. – Любит…»
Греки возрождались из пепла всякий раз, когда их пытались истребить. Они выжили на чужбине, потому что им помогала их память. Бог не лишает памяти своих возлюбленных сыновей.
Наутро дерзкий
– Без крепильщиков, сам в забой ходит. Дальше всех углубляется. В одиночку. И две нормы дает. Это как? – Было решено за ним проследить.
Как выяснилось, бревна для подпорок кустарный рационализатор не использовал. Долбил породу по кругу, образуя толстые колонны, и тем самым экономил дефицитный лес.
И вот настал момент, когда с «передовиком производства» стали считаться, ведь партия требовала свинец, все больше и больше – война была на носу. А такая голова могла пригодиться.
Романопулос почуял, что настал момент выдвигать собственные требования. Претендовать на свободу было бессмысленно, поэтому он попросил использовать сэкономленные бревна для строительства нового барака, пообещав, что выведет рудную гору под Кентау в победители социалистического соревнования.
Такая заманчивая перспектива сломила сопротивление лагерного командования окончательно, и скоро новый барак совместными усилиями и вопреки скептикам даже среди осужденных построили. Он приютил и самого инициатора, ютившегося до этого в будке с инвентарем, который не разрешалось отапливать, валежника и на барак-то не хватало, степь как-никак.
А вот в бараке соорудили буржуйку. Иначе грозил бы бунт – Романопулос приобрел среди заключенных непререкаемый авторитет, теперь он был не один, а имел единомышленников. Так что им разрешили обдирать кустарник и выделили из неприкосновенных запасов вагонетку угля.
Но после этого насели.
– Как ты собираешься вывести нас в победители?
– Дайте мне пару снарядов или штук пятнадцать двухсотграммовых тротиловых шашек, детонатор я сам сооружу. И я, так и быть, организую вам орден Трудового Красного Знамени, – спокойно сообщил Николай.
– Ошалел, заключенный Романопулос?! Что ты задумал? Откуда ты все это знаешь? Ну точно шпион! Накличешь ты беду на мою голову! Хочешь, чтоб здесь все на воздух взлетело?!
– Не все. Только в старой штольне. Устроим направленный взрыв. И не надо будет долбить породу. Только грузи сколько влезет! Вагонеток не хватит… Не хочешь орден? Как знаешь.
Совещались долго. Разрешение все же получили. И эксперимент одобрили в райкоме партии. Спустя месяц о рудной горе написала местная многотиражка. Вместо фото рационализатора-грека там сиял с орденом на гимнастерке его лагерный начальник.
Так прошло два долгих года. Ни много ни мало. Николай уже свыкся с перспективой остаться здесь навсегда. Человек привыкает ко всему.
Зима 1940/41 года выдалась на редкость снежной. Мороз с каждым днем нарастал. Не спасали ни перчатки, ни буржуйка. Барак продувался со всех сторон.
Но откуда было знать Николаю, что встретить новый год ему придется совсем в ином климате, том самом, что Господь, о милости которого к грекам все чаще спрашивал Николай в своих молитвах, уготовал для его народа…
Наверняка атеист Троян тоже был у Господа на особом попечении, несмотря на свою религиозную нетерпимость. Ну или по замыслу Создателя ему была предначертана какая-то специальная миссия, в которой Николаю отводилась одна из ключевых ролей.
Да, Иван Васильевич не забыл своего переводчика Николая. Майор уже знал, что Романопулос обосновался у рудной горы близ Кентау и у него на руках было долгожданное предписание, утвержденное и в 5-м Управлении Наркомата обороны, и в иностранном отделе НКВД.
События в Греции развивались стремительно. Немцы уже захватили страну. Лишь остров Крит еще держался… Пора было отправляться. Группа была сформирована. Не хватало только Неваляшки…
Эти два года темноты и смрада, копоти от буржуйки и мерзлой земли, бедной растительностью, вонючей похлебки и сухарей, набитых породой с горкой вагонеток и черных от смоли угрюмых лиц горняков пролетели как один день. Даже воспоминания не осели в голове вследствие вечных забот и борьбы за выживание. И вот в одно промозглое утро засов барака заскрипел, и дверь открылась. За ней стоял Иван Васильевич Троян, тот самый майор. И он сжимал в кулаке какую-то бумажку.
Николай подошел к двери за минуту до его появления, словно что-то предчувствовал, будто что-то неведомое и сверхъестественное подтолкнуло его к неминуемой встрече. Он стоял перед командиром, худой как высохшая олива глубокой зимой. Они смотрели друг на друга мгновение, а потом обнялись без слов…
Глава 7. Хасапико [11]
– Она не придет… – не без сожаления сообщил Линос другу. Новобранцев провожало на фронт все дружное село. Все, да не все. Катерина не пришла. У нее не оказалось ни времени, ни желания. – Да не расстраивайся ты так. Нашел с кого сохнуть! Вот вернешься с Военным крестом, она на задних лапках сама к тебе прибежит.
11
Хасапико – старинный танец греческих воинов. Танец, известный как сирт'aки (от греч. – «касание»), стал популярным символом Греции лишь в 1964 году после выхода фильма «Грек Зорба». Он не является народным греческим танцем, однако представляет собой сочетание медленных и быстрых версий хасапико. Сиртаки – уменьшительная форма греческого слова «сиртос», которое является общим названием для нескольких критских народных танцев.
– Не прибежит… – усомнился Адонис, машинально вытерев слепому отцу губы, с которых свисала капелька оливкового масла.
– Как мы здесь без тебя? – рыдала мать.
– Мама, всех забирают, – отрезал Адонис. И тут же заметил уныние и печаль на лице брата-инвалида. По его выражению лица всегда трудно было определить эмоцию. Но теперь она легко угадывалась. Тот молчал, как всегда, но глаза его сегодня горели от бессилия и злобы, словно он тоже хотел встать в строй. Пусть даже не в такой красивой форме, без красного фареона эвзона, но рядом с любимым братом. Возможно, в бою и он бы пригодился.