Футбол на снегу
Шрифт:
— Зачем столько чеснока? Двадцать девять долларов — это дорого. Да и луку надо меньше. А свеклы почему-то всего мешок.
— Так решил шеф-повар.
— А борщ он из чего собирается варить, ваш шеф?
Капитан стоит посреди рубки, задумавшись, рассеянно поглаживая компас. В сумерках черты его лица обостряются, он выглядит сейчас плоскогрудым, еще более высоким и худым, чем обычно, и совсем старым.
Радист уходит.
— Пора уже, — капитан поворачивается к штурману. — Давай потрясем мешок.
Поднимаем. Трясем. Радоваться нечему —
Наступает утро. Лица у всех серые. Досада, горечь табака во рту и такая усталость, словно мы ворочали каменья.
Тралмейстер смотрит на полупустой мешок.
— Э, — говорит он с ленивой злостью, — разве это рыбалка. Так, чешуя…
И я уже не верю, что в океане есть рыба. Но все начинается сначала: трал летит за борт.
Вот уже какую ночь подряд я вижу чей-то СРТ. Он пересекает в тумане наш курс, и мы никак не можем его докричаться. А еще думается, то ли во сне, то ли наяву, сразу после пробуждения: хорошо, если бы ловилась треска, крупная и ровная, и были бы у нас филейные машины, и мы ежедневно выпускали бы по пять тонн филе.
Впервые я увидел его за день до отхода. В ожидании катера он задумчиво бродил по причалу, поглядывая на рейд, где стояла «Монголия».
На нем был новенький китель со всеми знаками отличия и форменная фуражка, налезавшая на глаза. Небольшого роста, худенький, он держался с подчеркнутым достоинством. Или старался так держаться. Но все равно что-то мальчишеское было в его хрупкой фигуре, в выражении серо-голубых глаз, в робкой стыдливой улыбке. Что-то мальчишеское и вместе с тем глубоко серьезное, какая-то недетская озабоченность. Время от времени он приподнимал козырек фуражки, а затем снова утопал в ней. В руках он держал кипу перевязанных бечевкой лоций и рулон навигационных карт — предмет постоянных забот третьего штурмана.
Собираясь в Атлантику, я, конечно, меньше всего надеялся увидеть бородатых детин с трубками в зубах, просоленных океанскими штормами. Но Вася Черемухин, наш третий штурман, меня поразил. Очень уж он не вязался с моими представлениями о рыбаках: двигался неторопливо, говорил мягким ровным тоном и был вежлив, как библиотекарь.
Ночью на траверзе Исландии, где нас прихватывает десятибалльный шторм, Вася заступает на вахту. Он появляется в рубке в тот момент, когда она, дико накренившись, вдруг взлетает к небу.
— Ого, — с тихим удивлением произносит штурман и хватается за колонку управления. Я не слышу привычных чертыханий. Вася мягко улыбается.
— Возьми на волну, — говорит он. — Пусть ребята поспят.
Вот эта мягкая улыбка — обычная его реакция на свои и чужие промахи, на брюзжание капитана и подначки друзей.
В рубку перед сном заглядывает радист. Он в майке, потягивается, чешет грудь, зевает.
— Что, Василий, опять ночью будешь гудеть?
Вася тихо улыбается. Да, он опять будет гудеть: «Простите за
— Принести тебе ваты для ушей? — ласково спрашивает он радиста.
Третий штурман ровен и невозмутим во всех ситуациях — свидетельство раннего опыта. Он не вышел из комсомольского возраста, но плавает уже десять лет. Обычная, впрочем, судьба. Скупое на радости послевоенное детство. Деревня. Ежедневные походы в школу: восемь километров туда, восемь — обратно. Рыбопромышленный техникум. Ночами подрабатывал а портовом складе, разливал по бочкам жиры. Зато утром он мог принести в общежитие бутылку подсолнечного масла. Ребята жарили картошку. Он и сейчас помнит, как это было вкусно. После техникума, уже со штурманским дипломом на руках, Вася Черемухин два года плавал матросом — зарабатывал плавательный ценз.
Ходил на зверобойных шхунах, бил тюленей. Теперь третий штурман на большом морозильном траулере.
Он одинаково уверенно чувствует себя и в рубке, и на палубе. Шкерочным ножом Вася орудует как виртуоз. На него приятно смотреть, когда он стоит за рыбоделом. Я сказал ему об этом.
Он смутился:
— Да ну, пустяки…
Позже я узнал, что, еще плавая матросом на посольных траулерах, Черемухин шкерил по семнадцать рыбин в минуту. Больше всех в Архангельском траловом флоте.
После вахты он читает на английском языке лоцию африканского побережья, готовится к сессии в высшей мореходке.
Вася Черемухин — представитель нового поколения штурманов.
Эти ребята образованы и владеют электронной аппаратурой с такой же легкостью, как и шкерочным ножом. Они чувствуют себя в океане хозяевами, потому что знают стихию и свои корабли. Не зычный голос и борода, а знания — высшая их профессиональная доблесть.
Утро.
Пьешь чай, поднимаешься по внутреннему трапу, открываешь дверь в рубку. На горизонте, за густой пеленой дождя, размытые силуэты промысловых судов. Впереди по курсу два траулера, какой-то СРТ, справа наперерез бежит иностранец.
День.
Густая синева воды, блеск солнца, и снова — корабли, корабли, корабли… Большие и маленькие, наши и чужие, слева и справа, по курсу и за кормой.
Ночь.
Ни неба, ни воды — только огни.
Океан словно нашпигован промысловыми судами. Он заметно уменьшился в размерах, сжался. И мили как будто стали короче. Маленький, домашний океан. «С большими расстояниями покончено», — решительно заявил один современный поэт.
Еще в прошлом веке американские моряки запросто называли Атлантику «лужей». Непочтительное, конечно, прозвище, но все-таки и оно хранит память об океане. А что стало с Атлантикой теперь? Эфир стонет от визга раций, навигационные карты пестрят предупреждениями: «Путь следования подводных лодок…», «Осторожно! Район невзорвавшихся мин». Там свалка взрывчатых веществ, там дрейфует какая-то опасная штука, здесь район артстрельб.