Футбол на снегу
Шрифт:
Сотни траулеров скребут дно Атлантики тралами, угольщики чистят топки прямо на банках, танкеры промывают танки в открытом море, кто-то продолжает набивать контейнеры радиоактивными отходами и продолжает топить их…
Не с одними, выходит, расстояниями покончено.
Иностранцы часто проходили совсем близко: пестро расписанные трубы, выкрашенные охрой рубки, иногда на мостике — женщина с ребенком. Семейный, должно быть, траулер. Едва успеешь прочесть порт приписки и тут же забываешь — какие-то маленькие городки, а названия иностранцы
Туман. С левого борта параллельным курсом идет судно. Молчит, значит иностранец. Он, похоже, заканчивает выбирать трал. Развернулся — и неожиданно пропадает с экрана локатора. Старпом с проклятиями мечется по левому крылу мостика.
— Лево на борт!
Из тумана прямо на нас лезет чужой траулер. Он быстро приближается, нависает над нами. В рубке темнеет. Миг тишины, оцепенение, потом — удар, скрежет… Иностранец отваливает. Его ржавый, в потеках борт кажется сейчас неправдоподобно длинным. Из шпигатов хлещет грязная вода.
— Поцеловались, — роняет капитан.
— Да, приложился, — подхватывает старпом. — Завалил, подлец, фальшборт до пятого шпангоута.
Будет мне о чем рассказать на берегу: столкновение в океане.
После вахты я встречаю Федю Улыбина.
— Что у вас там наверху? — спрашивает он. — Говорят, чуть не столкнулись.
Было уже темно, с юго-запада рвало теплым сильным ветром, а вчерашний кораблик снова прошел рядом, ныряя в волнах, словно кто-то размахивал фонарем среди мрака.
Когда он сияющим полднем неожиданно появился у нас на курсе, мы приняли его за буй. Таким он казался маленьким. У него был очень хороший ход, крохотная рубка и непропорционально высокая мачта. На рее сидели двое парней в парусиновые кепочках, один был в куртке из красно-черной шотландки, другой — в оранжевом прорезиненном жилете. Над ними с трубкой в зубах стоял еще один.
Кораблик лихо пенил воду, на крыше рубки вертелась антенна локатора, за кормой на коротком буксире болталась лодчонка. Они с шиком развернулись у нас под носом и скрылись из глаз. Правда, некоторое время я еще видел мачту над волнами и три темных фигуры на ней.
Кораблик назывался «Barracuda». Он рыскал по всей банке, видимо, искал тунцов или другую крупную рыбу. Это были свободные художники моря.
В самом деле, что может быть лучше, чем ярким солнечным днем при свежем юго-западном ветре лететь над волнами, сидя на рее.
Мы набили трюмы, пришли к плавбазе, разгрузились. Я написал письма, передал их на базу. Завтра она снимается с якоря и уходит в Калининград.
Снова мостик, снова вахта.
— «Гурьевск», ответьте 32-му.
— Слышу вас, 32-й, слышу. Мы уже говорили, что лежим на зюйде в двух милях от базы.
И вдруг вспоминаешь, что прошло полтора месяца, а впереди еще три, и «Гурьевск» был первым кораблем, который мы услышали на промысле. И кажется, так будет всегда. Включишь станцию через два или три месяца и снова услышишь «Гурьевск», хрипловатый голос его капитана.
Третий день болят зубы, третий день я занят только ими и ничего не замечаю вокруг. «Корни,
«Ученый Смельфунгус проехал от Булони до Парижа, из Парижа в Рим и так далее; но он отправился путешествовать со сплином и желтухой, и все, мимо чего он ни проезжал, казалось ему бесцветным или безобразным. Он написал отчет о своей поездке, но то был лишь отчет о его дрянном самочувствии».
Вахта. Тяжелеют веки, голова налита свинцом.
— 235-й, какими глубинками ходите? Ответьте 201-му.
Бодрячок, хлопотун! Меня охватывает бешенство против этого неугомонного 201-го. Вот опять вылез:
— 235-й, не поработаете на пеленг?
Рация щелкает, хрипит, попискивает, мигает сигнальными лампочками. Расколотить ее и уснуть рядом. Умереть, уснуть и не видеть снов.
Прямо по курсу остров Нантакет, откуда в погоню за Моби Диком вышел на китобойце «Пекод» одноногий капитан Ахав.
Я открыл лоцию.
«Г о р о д Н а н т а к е т (Nantucket) расположен на западном берегу бухты Нантакет-Харбор. В городе приметны большая белая церковь, золоченый купол башни с часами и водонапорная башня, расположенная в 1,9 мили к W от мыса Брандт. В районе города Нантакет у западного берега бухты Нантакет-Харбор сооружены пирсы, глубина вдоль которых 1,8—4 метра…»
Нет, не то. А что я, собственно, ищу?
«В городе можно пополнить запасы воды, топлива и продовольствия и произвести ремонт механизмов. Город связан воздушным и пароходным сообщением с материком. В городе имеется амбулатория».
Ага, вот оно! Искал, где можно подлечить зубы.
Значит, так. Захожу в амбулаторию. «Хау дью ду!» А доктор мне: «Добро пожаловать в Нантакет. Как поживаете?» Я: «Олл райт!» То есть, какой к черту «олл райт!» «Зуб, — говорю, — доктор, у меня разболелся. Плиз тейк аут этот чертов зуб. Вырвите его». А доктор: «У нас здесь, парень, только амбулатория. Надо в Нью-Йорк подаваться», («…связан воздушным и пароходным сообщением с материком».)«О’кей! — говорю. — Летим в Нью-Йорк».
Тьфу! Так вот, видно, и сходят с ума.
На горизонте, у самой черты неба, угадывалось какое-то движение. Море кипело, тяжелая масса воды была разорвана беспокойной рябью, белые гребешки волн вспыхивали, как тысячи маленьких зеркал.
— Дельфины играют, — улыбается Вася Черемухин.
Мы подходим ближе. Все пространство вокруг занято веселыми беззаботными пловцами. Чехарда, кипение воды, плеск. Радость жизни в чистом виде, разве что не слышно ликующих криков. Дельфины черными торпедами летят в верхнем, прогретом слое воды, неожиданно выскакивают, описывают пологую дугу, на вершине ее зависают и уходят в воду без всплеска, или, наоборот, радостно плюхаются, подняв фонтаны брызг.