Футболь. Записки футболиста
Шрифт:
А вообще я любил болельщиков. Только настоящих. Это были своеобразные профи, не то, что сейчас — фанатики с плакатами «против» или «за» какую-нибудь команду, со сплошными оскорблениями. Мне не нравится это разжигание вражды между фанатами. Ведь футбол, если он хорош, то — вне зависимости от цвета футболки. Пора кончать с этим бредом межнациональной розни футбольных команд. Уж если мы отказались от того, что сборная СССР играла только в красном. Ведь итальянская сборная бело-голубая не в силу идеологии, а потому, что цвет неба и моря такой. Однако болельщики и в ту пору вели иногда «захватнические войны». Никогда не забуду случай, как в день игры «Динамо» (Тбилиси) с «Араратом» фаны «Динамо» пришли на свой родной стадион, а он уже был почти заполнен болельщиками «Арарата» — они скупили билеты заранее и с полудня заняли свои места. Билетов же для тбилиссцев в кассах попросту не было. Разразился скандал. Захватчики уехали домой, а игру перенесли. Но такие случаи были редки и продиктованы они были только одним — любовью.
Эдуард Стрельцов был мягким человеком и игроком, при всей видимой его тяжеловесности. Он никогда не отвечал на грубость опекавших его защитников, врезавших ему, несмотря на любовь и обожание. Обычно на следующий день после игры, в Центральных банях все избивавшие собирались вокруг него, потихоньку
Таков был общий принцип игры против. Особенно против Эдуарда Стрельцова. Только однажды, уже примерно за год до ухода из футбола, после уж больно насевшего на него опекуна, оттоптавшего ему все голеностопы, Эдик не выдержал и ответил. И тут же был выгнан с поля. Что тотчас же развезла советская пресса: «Как можно, какой пример для молодежи!!» СТК собралась сразу же и вызвала на заседание Виктора Марьенко. Были упреки, назидания (ни одного в адрес судей!).
Стрельцов был тоже вызван, сидел с опущенной головой и не проронил ни слова. После решения о дисквалификации на пять игр его отпустили домой, а Марьенко остался. Он сказал только одно: «Ну что вы от него хотите, после каждой игры у него в синяках не только ноги, у него яйца синие, я же это, в отличие от вас, вижу…» Повернулся и ушел.
Но Стрелец делал свое великое дело несмотря ни на что. Иногда он мог отстоять на поле под свист фанатов почти всю игру, но усыпив бдительность защитников, за десять - пятнадцать минут до конца совершал несколько гениальных ходов, и победа была за «Торпедо». Говорят, что он был простоват, не блистал славословием. Глупо требовать от футболиста, которому Бог дал быть Великим игроком, того, чтобы он был еще к тому же Сократом или Платоном. Энергия имеет ограниченное пространство, если она уходит на что-то лишнее, ее потом недостает в главном. Сколько я знал писателей, художников, спортсменов, начинавших здорово, а потом проболтавших свой талант, раскрутивших лишнее, и не в ту сторону. Эдику и не приходилось думать об этом. Он был таким, каким он был. Но как же все-таки определить величину того или иного игрока? Какие критерии? Есть определенные формулы, по которым можно приблизительно подсчитать значимость игрока. К примеру, Альф Рамсей, знаменитый англичанин, вывел тройную формулу скорости игрока и сказал, что если тот обладает этими тремя качествами сполна, то он велик. При этом исходил из того, что скорость классного футболиста складывается из скорости работы с мячом, физической скорости бега и скорости мышления, естественно, на поле. Эдик отвечал всем этим трем качествам, но было бы скучно пытаться вычислить его гениальность только таким способом. Его нужно было видеть. И еще — самое главное — необходимо побыть самому немного футболистом и потом сравнить с собой, и вот тогда… Я попробую это сделать. Игроком в общем, наверное, я был средним. Ну, были проблески, были подъемы, но все это ерунда. Пеле и Стрельцовым я не стал. Таковыми рождаются. Как-то мы с моим племянником обедали. Моя мама кормила нас. Племянник, игравший тогда за детскую «Таврию», что-то канючил и не ел борща. Я, шутя, бросил ему: «Эй, Саша, ешь борщ, Пеле на станешь, он очень любил украинский борщ». Племянник очень легко ответил мне: «А вот ты любишь борщ, а Пеле не стал». Вот так. Все правильно — можно любить шахматы и не стать Каспаровым. Можно любить футбол и не стать Стрельцовым. Но я немного отвлекся. Великий игрок проявляется в «минуты роковые», когда на карту ставится все на глазах ста тысяч болеющих, и вот именно в эти полтора часа он живет так — ни срыва, ни ошибки, хотя все держится на тонком нерве. Никогда не забуду, как Стрелец раздел знаменитых киевлян в их родном гнезде. Последняя игра. В Киеве уже было прохладно. Весь матч киевляне вели в счете, правда, всего — 1:0. В середине второго тайма случилось невероятное. Стрелец, и до этого игравший здорово, разыгрался еще больше. Он начал творить чудеса. Представьте, Эдик с трудом получает мяч в районе центрального круга и начинает двигаться к воротам киевлян. Он двигался всегда так мощно, что спустя секунды возникала опасность для ворот. На него пошел его опекун — передний защитник Круликовский. Эдик делает замах для удара и… паузу… Круликовский поднимает ногу, а Эдик засовывает мяч под его другую — опорную ногу, корпусом выходя вперед опекуна, вслед за мячом. Сделав такое, я бы уже бил в сторону ворот — попал — не попал (свои-то висты уже набрал, меня бы все хвалили и на разборе игры ставили в пример). Но великий об этом не думает, он ведет дело к завершению, как в Божественной комедии — она уже написана, ее нужно только исполнить. На Эдика (причем, происходит это все в считанные секунды) с его зверским подкатом выходит последний защитник Вадим Соснихин. Эдик опять замахивается, и Соснихин тоже поднимает ногу и получает между ног в падении, мяч выкатывается у него прямо из-под жопы, и Эдик, обойдя и его, опять может бить по воротам, как сделали бы тысячи других. Но и это — не для него. В этот момент перед ним, уже в штрафной, опять вырос восставший после крушения Круликовский, и Эдик в третий раз укладывает его на замахе, выходя один на один с Рудаковым. Крик на стадионе стих, возникла тихая паника. Эдик показал Рудакову в один угол, и тот дернулся туда, а Стрелец тихо покатил мяч в другой. Что творилось на трибунах! Это был великий игрок. И перед нами явилось его величие. Нельзя ведь было кричать, непонятно от чего. Второй гол Эдик забил в таком же стиле. Это было в середине шестидесятых.
К сожалению, мир так и не увидел сполна Стрельцова. Ведь даже когда ему уже разрешили играть в чемпионате страны, он был все равно невыездным. Первый свой матч за рубежом он сыграл в Италии, со сборной. Против Факетти, знаменитого «синьора катеначчо» Италии. Наша сборная тогда выиграла 1:0. Потом была Франция, Англия…
Однако судьба Стрельцова трагична. Он для меня так же трагичен, как в поэзии Есенин, Мандельштам, Маяковский. Футбол был тогда, как и литература, общественным явлением. Общество выделяло из глубоко талантливой массы народа своих гениев, а государство убивало их. Власть «отвратительная, как рука брадобрея» вмешивалась всюду, даже в постели влюбленных. И конечно же, не смогла пройти мимо футбола, так любимого ею, ибо там можно было показать свою силу. По-своему трагична судьба и другого гения — Григория Федотова. Такая же у Боброва, с его выбитыми по приказу свыше коленными чашечками. Но Стрельцов — это особенный случай. Его посадка и отлучение от футбола, в то время когда травили Пастернака и начали гонение на Синявского и Даниэля, затем уже и на Солженицына, Сахарова, свидетельствовали о приходе тоталитаризма. Пришел он и в советский футбол, о чем я буду говорить позже. Но почему же сейчас, когда уже стоят памятники Есенину и Высоцкому в центре Москвы, нам не поставить памятник великому поэту футбола нашего столетия — Эдуарду Стрельцову?
Помню, как в 69-м я снова попал в ЦИТО. Туда же, во второе отделение спортивной травмы, привезли Стрельцова. Он порвал себе ахилл. Миронова сделала ему пластику, и он мог бы еще играть. Он и поиграл, но поняв, что потяжелел после шести месяцев без тренировок, ушел из футбола. Запомнилось, что в день, когда Стрельцова прямо с поля привезли в ЦИТО, Игорь Численко, тогда еще игравший, вечером, когда ушли врачи, завез ящик коньяка в его палату и задвинул под кровать. И каждый день, если был не на выезде, заходил проведывать Стрельца.
Судьбы многих знаменитых футболистов того времени сложились трагично. Численко, Воронин,
Глотов… А что могла жизнь предложить им выше того, что у них уже было? Или они жизни? Ничего. Уклад нашей жизни таков, что для продвижения вперед нужно все перевернуть. Нужно быть Беккенбауэрами, чтобы после тех верхних нот жизни на футбольном поле взять снова верхнюю ноту тренерства, наставничества, или чего еще… Дело в том, что вообще, если уж рождаются футболистами, то футболистами живут и умирают, чем бы, кстати, потом они ни занимались — клеймо навсегда — а, этот — футболер!.. Ну как же, помним… Но люди не каменные, не железные, они имеют свойство ломаться, особенно если к этому располагают обстоятельства. Вот так и Стрелец. К счастью только, его семья, жена и дети смогли создать ему дом, дать ему тепло и никто до конца дней не бросил его. Это бывает довольно редко. Обычно великие и брошеные кончают так, как кончил Валерий Воронин. Или как тот же Число. «Таска», наркологический термин, ломка по великим годам их праздника жизни не пускала их в новый праздник жизни, ибо они понимали, что все другое будет и есть для них второй сорт — жизнь завершена в таком раннем возрасте. Сам Стрелец, умерший от рака легких в 53 года, умер, может быть, потому, что смысла жизни уже как бы не было. А к пониманию, что смысл Жизни именно в самом ее течении, в обыденности, приходят даже не многие философы. А жизнь ничем не смогла их успокоить, увлечь, дать возможность адаптироваться после буйства молодости и азарта к спокойствию и равновесию — ни психолога тебе, ни социолога, ни даже друга-советчика. Все бросают в один день. «Бабок», «сормака» нет? Выпить вместе и подурачиться не на что? Ну и х… с тобой — выкручивайся сам. Так жили и сходили на нет не только знаменитые футболисты — актеры, врачи, чего стоит судьба великого балеруна Мариса Лиепа? Это из того же ряда. Равных с Богом равняли с плебсом. Плебс был счастлив — и поделом, повыгребывался и хватит, и туда же со мной, в тюрю…
Как-то осенью, прогуливаясь по Подмосковью, я забрел на огромное картофельное поле. Стоял туманный, моросящий день, уже клонило к холоду, но впереди я различил шевелящиеся фигуры людей, копавших картошку. Это был десант москвичей от предприятий в помощь труженикам села. Там были студенты, кандидаты наук, врачи. Они лениво делали не свое дело, зная, что народному хозяйству от этого не станет легче. Вдруг я увидел знакомую, слегка сгорбленную фигуру, сидевшую на цинковом перевернутом ведре. Я увидел стеганую серую фуфайку, надетую поверх спортивного костюма, на ногах подвернутые кирзовые сапоги, а на голове синюю в белую полоску посередине, хлопчатобумажную спортивную шапочку. Фигура курила за сигаретой сигарету, покрывалась мелким дождем и туманом. Когда я подошел поближе, фигура обернулась на хлюп моих башмаков. Сердце мое вздрогнуло, и я замер. Это был Эдуард Стрельцов, великий футболист двадцатого столетия. Вероятно, страна, считавшая себя великой, могла остаться голодной без нескольких ведер картошки, накопанной ногами, творившими в свое время чудеса.
И я очутился в Тернополе. В то время — стотысячном, прекрасном городе, в ста километрах от Львова, с чистейшим озером в центре, с футбольной командой класса «Б» — «Авангард», с несколькими спиртовыми заводами вокруг и массой женщин польской красоты, обучавшихся в местном институте медицины. Бывший тренер «Таврии» — Володя Юлыгин позвал меня туда — «Хватит унижаться в дубле, здесь будешь королем и деньги хорошие, а там посмотрим. Я сам сюда ненадолго». Я был легок на подъем, собрал сумку, написал заявление об уходе и через три часа лёта оказался в райском местечке, откуда сразу же уехал играть в Дрогобыч, догоняя свою новую команду. Играть после высшей лиги в классе «Б», особенно пока не привыкнешь, легко, интересно и уважительно. Правда, пока идет масть. Первую игру я провел на подъеме — команда меня приняла прекрасно, тренер — понимал. Я играл на моем любимом месте — оттянутого, свободного нападающего. Сыграл, наверное, за Тернополь игр 14. Мы заняли четвертое место в зоне, и я стал своим в доску. Ребята были замечательные, тем более, если и пьешь с ними, и играешь на равных — никаких проблем.
В выходные дни тройная уха, спирт, река и, естественно, охота за красотками. Сразу же после первой игры меня посадили в черную «Волгу» и отвезли на три маленьких пригородных спиртовых завода. Там я написал заявление о принятии меня на работу в качестве дворника или еще кого-то… Естественно, никем я там не работал, но исправно на главной почте получал денежные переводы в общей сложности около 200 р. в месяц. Плюс еще зарплата в обществе «Авангард» — 140, ну, что-то подбрасывали и за выигрыши. В общем, играть можно было и нужно. Вратарь Шура Дегтярев, который потом стал вратарем «Черноморца», подружился со мной. Он был изумительным, я люблю его до сих пор. Единственное, чем он мучился, — не мог выбрать себе невесту и немного доставал меня с этой проблемой. Мы жили с ним всегда в одном номере, поддавали, вместе и получили приглашение в житомирский «Автомобилист» от Виктора Семеновича Жилина. Надо сказать, мы были молодыми, но отнюдь не детьми, ибо знали себе цену и знали, во что нас оценивают. Приглашали в команды по-разному — то телеграммой, то со специальным посыльным, то письмом. От Жилина я получил очень смешное письмо, которое начиналось так: «Александр, приглашаю тебя в «Автомобилист». Игра мне твоя нравится. Доплата — 300 и питание. Сообщи свое согласие». Для футболиста получать такие письма — одно приятствие — залог работы, денег, признание профессионализма. Но ни одного лишнего слова. Чтоб без зацепок там душевных — я тебя беру как лошадь, пока бежишь, а перестанешь, так же без сантиментов: «Александр, игра мне твоя не нравится и т.д.» Меня учили, что с тренерами дружить нельзя, если этот тренер не Борис Аркадьев, потому что в большинстве своем они слегка жуликоваты, льстивы, когда им это нужно, жестоки, когда ты им не нужен. Нужно играть и держать их на расстоянии: приблизил — все, тут же что-то потеряешь, ибо под видом надобности коллективу отберут у тебя, а дадут другому, хуже тебя, но только чтобы он не выступал. Это очень жестокие игры, но в них играют все, если, повторяю, они не Аркадьевы.