Футболь. Записки футболиста
Шрифт:
Когда меня взяли в команду, мы стали заниматься английским, и он называл меня «чикен» (цыпленок). «Чикен» знал все его похождения, а потом и сам подключился к ним. Две его сумасшедших любви закончились ничем. Наташа, циркачка, работавшая с силовыми акробатами, в свое время упала из-под купола цирка. Это было в Японии, хирург сделал ей около 20 операций — было около 20 переломов. На ее теле было около 20 миниатюрных шрамов. Но вот глаз не удалось спасти. У нее был искусственный, красивый, и поскольку она сама была красива, то никто и не замечал следов ее страшного срыва из-под купола. Это была серьезная любовь. Эмма мотался за ней между играми по всем городам, где их цирк гастролировал. Наконец, и это закончилось. И начался большой, настоящий роман со знаменитой актрисой. Они оба были так заняты, она — на спектаклях, репетициях, он — в играх, что им некогда было сыграть свадьбу, они расписались, придя в ЗАГС в разные дни, но это было так красиво и романтично. Они были парой — что надо. Но надо было выбирать. Сначала она выбрала столичный город, и он уехал вместе с ней, начав там тренировать мальчиков. Затем он выбрал возвращение назад и работу в команде мастеров. Она же получила приглашение в самый знаменитый театр, он загрустил еще больше со своими пацанами. На этом все и кончилось. Сейчас она преуспевает. Он… Он стал лучшим тренером в детской футбольной школе, его ученики играли в командах мастеров. Мальчишки его любили, он умен, требователен, может рассказать и показать, как и что делать на поле. Кстати, многие вратари почему-то хорошо играют в нападении, видимо, оттого, что слишком близко видели работу нападающих, несмотря на то, что вся организация зашиты начиналась с него: «Вышли, вышли… так, возьмите слева восьмого… назад, домой, домой… спокойно, я играю». У Эммы была врожденная скорость. Сотку бежал, как спринтер, отсюда и резкость, и его выходы. В Симферополе у него корни, его все любили, несмотря на осложнения с национальным вопросом-. Это его стало сильно раздражать. Он уехал в Израиль со своей женой
Мы были с ним почти неразлучны, хотя он был старше меня на десять лет. Потом он стал немного комплексовать, когда ушел из футбола. Пробовал быть спортивным комментатором, но коммуняки сказали, что у него не та фамилия… Нашли еще какие-то причины. Эмма был откровенен, часто по телефону говорил, что думает. Однажды, при мне, в одно из его откровений подслушка врезалась в его разговор, и суровый мужской голос сказал: «Кончай, б…дь, трепаться… Запомни, если бы ты не был футболистом, то давно бы уже схлопотал свое…» Эмма был потрясен такой откровенностью, и с этого момента начался его отъезд. Мы все так же дружили. Как-то мы завелись, он свое мнение считал беспрекословным. Я тоже. Свое. Он сказал — тоже мне еще футболист, пишущий стихи! Я ответил — может быть, поэт, немного поигравший в футбол? Не знаю, отчего он невзлюбил меня. Мы после этого просто приветливо здоровались. Но он все больше катил бочку на меня. Друзья пытались нас помирить, особенно Валера Захаров, но бесполезно. Он разлюбил меня, по-моему, навсегда. Он раздружил меня с собой навечно. А я до сих пор люблю его, и хотя он не нуждается в моем сострадании, жалею, и если бы он принял мою помощь, помог бы, чем только смог. Ведь это для кого-то он неизвестно кто сейчас, а для меня первый вратарь, который сказал: «А удар у тебя — то, что надо, на разминке ручонки мне отсушил, в игре, правда, не забил, но ничего, забьешь, какие твои годы, «чикен»?»
Как-то я спросил одного довольно известного вратаря: «Завяжешь, повесишь бутсы и перчатки на гвоздик, что делать будешь?» «Не пропаду, — усмехнулся он, — пойду на центральный рынок, поставлю две штанги из пустых бутылок, постелю коврик и поставлю рядом плакатик «Кто забьет мне пенальти — тому четвертак, кто не забьет — с того четвертак мне». И заживу неплохо…»
Он, конечно, шутил, тот вратарь, но многие футболисты даже и не задумываются, когда играют, о времени после футбола. Более того, человеческие амбиции — вещь опасная, особенно таких родов как политические, властные. Но футбольные амбиции тоже довольно вредоносная штука. Кто-то из писателей сказал о своем коллеге — он живет жизнью крупного писателя, не являясь таковым. Так и в футболе. Сколько знаменитых футболистов сломались после ухода из футбола, спиваясь, опускаясь. Но скольких незнаменитых постигла та же участь, еще не подсчитано и не будет подсчитано никогда. Сколько было, да и есть команд мастеров не высшей лиги, а, как раньше, команд мастеров класса «Б», второй лиги? Очень много. Так вот, представьте каждого игрока этих команд — ведь каждый себя считает гением футбола и ведет себя соответственно. Начиная с походочки, подражания мастерам, с первой сигаретки, зажатой как-то не так, чтобы тренер не видел, с одежды, с манеры говорить — ну все в нем выдает великого игрока, только не сама игра. Потом вдруг он оказывается не в команде, а на улице — все, жизнь его сломана. Всю жизнь он будет говорить, что его не поняли, что он был лучшим, поедет еще в два-три клуба, ну, попинает там, мать и жену заставит поверить в свою выдающность, но жизнь-то уже сломана. Беда — человек принял на себя образ, не соответствующий его возможности. Сколько я таких знаю ребят, уже спившихся окончательно, сбомжевавшихся, со своей легендой о том, как его не поставили на игру, а то бы он… и назовет всех виновных. Говорят, что самоубийство Есенина вызвало по всей России около тридцати самоубийств по такому же типу — люди, влюбленные в его гений, зная наизусть его стихи, жили его внутренней жизнью, вернее, имитируя ее, и кончали с собой так же, имитируя его конец. Так и футбол — это такая любимая зараза, что человек никогда не поверит, что он хуже другого. Самый яркий пример — последний чемпионат Европы, сборная России. Торговля перед игрой — за какие деньги играть — для наших игроков бессмысленна, ибо даже если бы им заплатили по миллиону долларов на каждого, скажите, они обыграли бы сборную Германии или Италии? Да нет же! На таком уровне включаются в действие совсем другие силы — очень комплексные, имеющие в основе все же класс, мастерство, характер, даже, простите, я не люблю это, национальную гордость. А что маленькой несчастной Италии, Чехии, Испании и т.д. надрать жопу великой России не слабо, да? Но нашим ребяткам себя сравнивать не с кем. Чемпионат Европы по футболу — это не способ зарабатывания денег, ибо это великое искусство, которое рождается на глазах, на глазах умирает, как судьба, она неповторима, и лишние тысячи долларов здесь не имеют значения даже для суперпрофессионалов, они понимают, что есть вещи — повыше денег. Вот там, в своем клубе, ты играй за деньги, за что хочешь, если тянешь на этом, а в сборной? Здесь другой счет, когда-то его называли гамбургским. Почему, кстати, гамбургским? В пору великих борцов начала века, в пору показательных поединков для заработка они один раз в году собирались почти тайно в Гамбурге на свой турнир, чтобы узнать, кто же сильнейший в мире без показухи… Вот так и чемпионат мира и Европы по футболу — он для тех, кто хочет узнать себе цену по гамбургскому счету…
Об амбициозности говорю так, потому что сам был такой, пока вовремя жизнь не обломала. Может быть, это и плохо, ведь жизнь под легким наркозом гораздо легче, даже если ты по уши в дерьме. Вот так и я 24-летним, набравшим игру, готовым играть где угодно, стоял перед ординаторской Центрального института травматологии и ортопедии и ждал, когда из нее выйдет или войдет Зоя Сергеевна Миронова — тогдашний бог всех сломанных футбольщиков, танцовщиков, гимнастов, конькобежцев и т.д. Вокруг меня носились белые халаты, таскались каталки с больными — «шел обычный операционный день. Я стоял и не мог сдвинуться с места, мои ноги так болели от зацепленных нервов — итог пятимесячных скитаний по разным врачам и больничкам, после которых становилось все хуже и хуже. «Не стойте здесь, она все равно вас не примет, идите через поликлинику…» — слышалось неоднократно за моей спиной. «Я уже был там, там очередь на три месяца вперед, а мне нужно сейчас, сегодня, я хочу через две недели выйти на поле», — проносилось в голове. Я стоял и ждал. Наконец, стая белых халатов, обтекая меня, промелькнула в ординаторскую, и через минуту из нее выглянула женщина, стройная, сухая, с яркими светлыми глазами, ей было немногим за пятьдесят и она была в классной форме. Это была Миронова. «Ну, что вы здесь стоите, вам же сказали, я принимаю в поликлинике…» В эту же секунду кто-то из проходивших задел меня чуть-чуть и я, пошатнувшись, скорчил такую рожу и такое шипенье испустил, что Зоя Сергеевна спросила: «Вы кто, что с вами?» «Я — действующий спортсмен, футболист». На это она закрыла передо мной дверь и ровно через несколько секунд снова открыла, но уже рукой ассистента. «Входите, раздевайтесь до пояса», — сказала Зоя Сергеевна уже совсем по-деловому. Осмотрев меня, она сказала своему окружению — будем вытягивать позвоночник под водой, сделать снимки и — на койку. Только привезите направление от вашей команды или спортобщества… Помаявшись еще два месяца, потому что бассейн был на ремонте, я все же летом залег в ЦИТО. Ну наконец-то, думал я, отойду от пьянок, подлечусь, и снова за свое. Целый день я пролежал в палате, обзнакомившись с тремя соседями — чемпион Грузии по фехтованию (мениск), конькобежец, чемпион Союза из Воркуты (порыв боковой связки колена), балерун, бывший партнер Галины Улановой, Жданов (отрыв бицепса правой руки: на репетиции поднял партнершу слишком резко). В этой компании я и пролежал три месяца. К вечеру первого дня ко мне подбежал какой-то мужичок из соседней палаты в спортивном костюме и сказал тихо: «Взносы». Ну я поверил и дал рубля три. Он исчез и появился через полчаса, сунув мне стакан под нос — микстура, сказал, я хлобыснул, о, господи, водка, стакан, без закуски… И понеслось. Потом я понял, почему так пили — ведь здоровые все, только локальная боль у каждого, а так… Чтобы убить время до выздоровления. Каждый ждал. Знаменитый балерун пил только чекушку коньяка, и то — на ночь. Жена приносила ему днем. Вечером он вставал посреди палаты, широко расставив ноги, правую руку в гипсе поднимал еще выше, левой раскрутив бутылочку, он вдруг моментально ввинчивал ее содержимое в глотку, затем широко размахнувшись, бросал ее пустую в открытое окно, в шумевший сосновый парк. Днем меня возили на вытяжку позвоночника. Процедура, надо сказать, не из приятных. В горячем бассейне меня подвешивали с гирями на бедрах, удерживался я на подлокотничках. После двух часов висения везли на каталке, и я лежал неподвижно, дабы не сорвать исправленное. Зоя Сергеевна была как старший тренер. Она и принимала, и также отчисляла, если узнавала о нарушениях режима. Сама в прошлом большая спортсменка, она понимала душу каждого, но не могла простить пренебрежительного отношения к своей работе. Вдруг приехал Георгий Сичинава, лучший полузащитник тбилисского «Динамо», игрок сборной, знали его тогда все, что-то у него было с ногой, не помню. Миронова сказала: «Полежишь немного — потом побежишь…» Так оно и было бы. На второй день он зашел ко мне и занял триста рублей - такой кутеж устроил, на все отделение. Дня три все крутилось и ходило ходуном — медсестры, охранник, таксисты, мотавшиеся в Аэропорт и обратно. Кто-то все же стукнул, и — крупно. В понедельник в отделении собрание, как в команде — за нарушение спортивного режима отчислить из больницы с сообщением в команду. Плевать он хотел, гордый ушел, занеся перед этим мне долг, хотя и гуляли вместе. Уважаю. И просили мы Зою Сергеевну за него, но она была как добра, так и непреклонна. Говорили, что особенно она стала непримиримой после того, как выдающийся прыгун в высоту попал к ней на операционный сто л и она почти полдня делала ему операцию и собрала по косточкам его ногу и сказала — вылежи, будешь еще прыгать. Через неделю к нему пришли друзья проведать его, выпили, он пошел на костылях провожать их и, спускаясь со второго этажа, упал и сломал всю ее работу. На следующий день Зоя Сергеевна его выписала. Это потом другой выдающийся хирург поставил его на ноги, но сначала было вот это.
Жизнь второго спортивного отделения шла своим чередом, как, вероятно, идет и сейчас. Люди сдруживались, уходили, появлялись опять. Зоя Сергеевна помнила каждого. Скольким футболистам она спасла футбольную жизнь, ведь она первая начала ставить игрока на прооперированную ногу после третьего дня с момента операции, заставляла разрабатывать колено, несмотря на боль. В больнице я прошел новую для себя школу жизни — я увидел человеческую боль, сам серьезно переболев. Победоносность, разгильдяйство как рукой сняло — я увидел — за все надо платить, и не деньгами, а здоровьем, жизнью, в сердцевине которой лежит огромная Боль, и все живое двигается в пространстве, превозмогая ее. Туда же в больницу пришла ко мне моя первая любовь и сказала, что выходит замуж, что я сильный, что выкарабкаюсь, я умолял не оставлять меня, хотя бы сейчас. Нет, именно сейчас, это даст силы, бред какой-то… и ушла. Туда же пришло известие из института, что я отчислен. Туда же за три месяца ко мне не пришел ни один из моих друзей, с которыми я играл в одной команде, не пришли во главе со старшим тренером, который считался мне другом… Да, слишком много произошло со мной тогда, я понял, как жизнь бывает добра и как бывает жестока, и что в принципе никому ты становишься не нужен, когда заболеешь, и что выбираться из этих ям нужно только самому… Но я мечтал, мечтал, что наконец поправлюсь и снова заиграю и все верну себе. Я не знал тогда, что для того, чтобы привести себя в порядок, мне понадобится два года, как минимум. Но я хотел быстрого выздоровления, гнал врачей, себя, потом понял — отдайся в руки времени, остановись, подумай, если будешь играть, то только лучше, от того, что станешь мудрей. И все же компанейство брало свое — каждую пятницу, после ухода врачей, мы собирались в одной из палат и жестоко поддавали, веселились, охали над своими болячками — у всех была надежда, молодость и Зоя Сергеевна. Весь огромный корпус ЦИТО был как бы отцеплен от нас, мы ехали в вагоне отделения спортивной травмы, хотя почти каждый знал, что на шестом этаже умирал от рака выдающийся грузинский футболист, бывший центральный нападающий тбилисского «Динамо» Автандил Гогоберидзе, и ни один врач не может ему помочь…
Когда я выписывался, то Миронова сказала мне: «Ну что, можешь потихоньку начинать…» Я обрадованно сказал «спасибо», но она, помолчав секунду-две, добавила: «Хотя, если не хочешь стать калекой в тридцать лет, то бросай свой футбол…» И я пошел дальше по коридорам, хромая и глубоко запоминая ее слова.
Я всегда поражался, отчего женщин так влечет футбол? Может, не футбол, а футболисты? Ну, мода, допустим… В период примерно с пятидесятых по наше время, уже на моем веку, сменилось несколько объектов обожания женщинами, так сказать, в потоке (я не беру крайности настоящей любви). Ну скажем, помню, как модны были военные, всем понятно, что в нашем military society человек в портупее и с толстым лопатником (портмоне) был предпочтительнее, чем учитель, врач и т.д. Потом не все военные, а именно летчики, и это тоже понятно, ибо они были привилегированные военные, они гусарили в кабаках наездами с летных полигонов, в ореолах таинственности, с крутыми бабками, и каждая молодая женщина легче всего могла влюбиться в такого вот лихого, с привкусом смертельной таинственности летуна (а они время от времени гибли и не говорили об этом, а только многозначительно намекали, да крепко пили, не чокаясь, за своих друзей). Потом пошла мода на интеллигентность, как все помнят, при всей спорности — кто лучше — физики или лирики, а в моде были и те и другие. Чуть позже — футболисты, может быть, просто — спортсмены. Но футболисты занимали особенное положение. Они и не скрывали этого, пижоня, бравируя. Естественно, среднему игроку местной команды мастеров было легче получить квартиру, чем чемпиону страны по легкой атлетике или по штанге. Но в каждом городе была своя специфика. Надо сказать, что принцип, механизм этих явлений в обществе понятен, ибо привлекательны были те, кто хоть чуть-чуть выбивался из общего строя, мог куда-то поехать, одеваться не как все, и рядом с ним женщина могла появиться в обществе и даже на улице, и ей льстило, когда за спиной шептали — смотри, смотри, это же…
Кстати, о местных условиях. В начале семидесятых город Луганск (тогда Ворошиловград) прогремел на весь СССР тем, что в конце спортивного сезона футбольная команда «Заря», а также волейбольная, баскетбольная и, по-моему, еще и пловцы выиграли золотые медали чемпионов страны. Казалось бы, радоваться нужно, что в провинциальном городе так процветает спорт, но не тут-то было. Партийная иерархия не позволяла, чтобы кто-то высовывался. Мы-то, футбольщики, знали, что там платили всем спортсменам очень круто за счет шахт и различных тайных коммерческих операций и туда съехались выступать под знаменами «герцога Чемберленского» — секретаря обкома Шевченко — лучшие люди страны. Киев не потерпел такого: как это — столица без золота, в то время как… Были возбуждены дела, благо это было так нетрудно, найдены огромные растраты, секретаря обкома сняли и, по-моему, посадили, а «Заря» с тех пор, да и все прочие команды, никогда уже не поднимались так высоко. Значит, уже и в те времена тренеры и администраторы могли за счет умелого вливания в футболиста мастерства и денег создавать чемпионов. Поучиться бы нынешним, ведь сейчас это не преступно, а, наоборот, — единственный принцип.
Но вернемся к маленькому южному городу с местными условиями. Таковыми в те годы были футбольная команда и местный велотрек. На нем, в связи с непонятными причинами, было в то время одно из лучших полотен в Союзе для спринтерских гонок, и поэтому все звезды мира «были к нам». Трек, как и футбольный стадион, находился в центре города, и поэтому все чемпионаты Союза и Кубки проходили в присутствии большого количества зрителей и молодых красавиц, ловчих счастья. Много велосипедистов было «из-за бугра». Почти каждый второй француз-велосипедист уезжал из Симферополя (а я о нем здесь речь веду) с невестой. И это несмотря на неусыпное око КГБ, отслеживавшего тогда все связи, вплоть до половых. Как-то, лет через десять после начала моей писательской суеты, в одном из светских домов Москвы меня представили одной из самых (как сказали) влиятельных литературных дам Парижа. А я смотрел на нее и думал: «Ну, где я ее видел?» Потом вспомнил. По ней прошлась вся наша футбольная команда и даже, по-моему, велосипедисты, один из которых и увез ее в Париж. Улучив минутку, я остался с ней один на один и спросил: «Это ты?» — «Да, это я, но только молчи, ладно?» Конечно, я молчал. Мы подружились, она оказалась замечательным другом. В дальнейшем к прошлому мы отнеслись как к шалостям детства, но вот судьба ее оказалась печальна. Велосипедист вскоре после свадьбы ее бросил, она одна, затем связалась с настоящей богемой, которая довела ее до трагического конца в сравнительно молодом возрасте.
Но вообще для меня до сих пор остается загадкой особое отношение женщин к футболистам. Ну слава, ну деньги… А почему не певцы, космонавты, крупные чины? Одной из причин, я думаю, была доступность, открытость футболиста (тогда) — он был в толпе, из толпы уходил в чемпионство, а затем возвращался. Игрок был в городской среде, если он не уезжал куда-то или его не запирали на сборах. Остальные категории, мною названные… Ну разве это возможно? Стена, боязнь компромата, тайная жизнь и т.д. А футболист отыграл игру, и вот он — с сумкой через плечо, готов ко всему, всегда при деньгах и знакомствах. Да, вот и девочки. «Ну что, дочки, потрем пупочки?» — пошло спрашивает он. Те морщатся, но идут, зная, что просто такая лексика, а за всем этим — доброта, бесшабашность и может быть… А вдруг что-то посерьезнее? Как также надеялся и сам футболист.
Никогда не забуду наше выступление в Томске, где мы таким макаром залегли после тяжелой осенней игры в семиместном номере гостиницы на ночь с подружками, снятыми тут же, на центральной улице. Все кончилось взрывом хохота под утро, когда послышалась жалоба: «Витя, а я?» И затем ответ: «Было время, дура, могла и кончить…» А в южном городе, вокруг гостиницы, где останавливались футболисты, лисьими стаями ходили обожательницы крепких футбольных ног, шампанского, нарочитой грубости, щедрости, хорошей сексуальной формы. И время от времени, прорываясь сквозь генеральствующих швейцаров (за рупь), заходили то в буфет, то на этажи, пробиваясь к вожделенному — к тайной своей страсти, стучась, корябаясь в номера красными коготками. Но те, кто нужен был, всегда был при деле. Футболисты, несмотря на соперничество на поле, после игры помогали: местные — приезжим — с этим «товаром». Помню, как долгое время по нашему городу ходила одна красавица после славного посещения его московским «Торпедо» и твердила, как полоумная: «Я была с Эдиком, никому после него не дам…» Может быть, ей пригрезилось это, но уважение к Великому в ней, как в эстетке, сохранилось надолго.