Футбольный театр
Шрифт:
«Стрекоза» заняла в турнирной таблице пятое место – к сожалению, результаты первого круга со счетов не скинешь. Эту, мягко говоря, неровность команды во многом можно объяснить неумелым использованием вспомогательных видов спорта.
Помню, кто-то из знатоков футбола сказал тогда о «Стрекозе»: у большинства из этих ребят имеется весь набор, достоинств, которые в сумме составляют талант. Им не хватает лишь одной вещи – той, что всегда в дефиците у юности, – мудрости. Верно, мы часто забывали, что главное, а что второстепенное. В этом и заключалась нехватка мудрости.
И все же футбол для нас оставался футболом. В сезоне 1917 года в сумме не набралось бы и недели моего неприсутствия на поле СКЗ. Хотя, чтобы попасть
Большая часть тренировки сводилась к двусторонней игре и ударам по воротам. Разыгрывали простенькую комбинацию. Скажем, Василий Выборное и Иосиф Филимонов ведут мячи по краям. Не доходя метров шести-восьми до лицевой линии, стараются подать их в площадку между точкой одиннадцатиметрового и дальней штангой – в четырех-пяти метрах от нее. Мяч летит навесом, прострелом, а может, и катится по земле. Его-то мы и должны без обработки направить в ворота. Мы и не замечали, как проходило таким образом два-три часа. Потом разбивались на две равные группы и начинали игру. А здесь возникали, понятно, самые разные – и те, что невозможно ни придумать, ни предвидеть, – ситуации, из которых, хочешь – не хочешь, а находить выход надо. Мы, естественно, хорошо знали и типичные ситуации и немало их репетировали. Однако был у нас тренаж, который не смогли бы заменить и самые остроумные выдумки тренеров. Называли его «Занзибар и Мадагаскар». Название продиктовано, вероятно, нашим таинственным и туманным мальчишеским представлением о далеких, непонятных землях.
Между футбольным полем и теннисным кортом оставалась неокультуренная, так сказать, первородная площадка, заросшая довольно редким кустарником да репейником. Она как раз примыкала к павильону дяди Саши. Тут же, возле павильона, стояли лавочки, на которых мы рассаживались в перерывах. Впрочем, мы не садились на них, а буквально падали. Однако проходили две-три минуты, снималась первая усталость, и начинала действовать инерция только что прерванной работы. Кто-нибудь вскакивал, хватал мяч и начинал водить его тут же, перед лавочками. Мяч закатывался в кустарник, но игрок настигал его и продолжал свои действия уже там. Возникал интерес поводить мяч в осложненных условиях. Потом стало ясно, что обводка кустов – прекрасное упражнение для дриблинга.
Мы узаконили это упражнение, отвели ему время на тренировках и занимались им регулярно. В конце концов пустырь превратился у нас в своеобразное футбольное поле, где устраивали состязания – сперва один на один, а дальше команда на команду. Сложился постоянный состав этих групп. Один из них назывался «Занзибар», другой – «Мадагаскар». Ворот в таких соревнованиях не было, встречи проходили без счета. Увлекал сам процесс этой необычной игры.
Пользу от такого упражнения трудно переоценить. Росло мастерство нашего владения мячом, отрабатывалось тактическое чутье. Но возникал еще один очень важный – психологический фактор. Потом, когда после таких вот сложных условий мы выходили на ровное, открытое поле, ощущали его простор, души наши охватывала радость: как приятно, легко, весело работать на этой удобной поляне! И если говорят, будто в своем доме и стены помогают, то для нас родным становилось даже чужое поле…
О графе Монте-Кристо и профессии управдома
Параллельно с футбольной стороной моей жизни развивалась и артистическая.
В семействе нашем шел упорный слух о моих музыкальных способностях. Возник он давно. Еще в 1905 году в доме появилась некая музыкальная машина. Ничего общего с фонографом эта штука не имела. Принцип ее чисто механический и
Дисков было много. Каждый содержал в себе шифр какого-либо произведения. И вот в свои шесть лет, не умея читать, я безошибочно мог сказать, на каком из них что записано, – признак, который говорил скорее о моей зрительной памяти, наблюдательности. Однако сей феномен почему-то сочли приметой музыкального таланта. А то, что я чисто пел вальсы, марши, романсы, производимые чудо-техникой, считалось как раз делом обычным, скорее всего оттого, что в семье у нас у всех хороший слух.
С опозданием, весьма значительным, ибо музыке, как известно, начинают учить в раннем детстве, в пору моего восемнадцатилетия бабушка подарила рояль. Родители тут же решили нанять учителя. Но прошло несколько месяцев, прежде чем исполнили намерение.
Все это время я не отходил от инструмента. Подбирал по слуху популярные песенки, танцы и не переставал удивляться, как все это просто и споро получается, как пальцы сами находят нужные звуки, как здорово левая рука подлаживается к правой и как четко, ясно все голоса звучат у меня в голове. Удивлялся я и другому: почему никому из моих домашних не удавалась эта простая штука, почему они мучились в поисках следующего звука, часто безрезультатно, когда нота сама на тебя смотрит, когда палец неудержимо тянется к ней сам? Удивлялся, поскольку не знал, что подобное ощущение – плод особого устройства мозга.
Осенью в доме появилась, как называли у нас, учительша-музыкантша. Фортепианные дела мои пошли быстро. По молодости моя наставница тщательно соблюдала принятую в те годы педагогическую форму: строгость, скупость на проявление чувств…
Вероятно, родителям она говорила гораздо больше, чем мне, поскольку с некоторых пор я стал замечать на себе непривычные, странные взгляды домочадцев – уважительные, с неким оттенком недоумения, точно в них содержался вопрос: откуда, мол, ты такой взялся?
Вскоре старшие братья стали брать меня с собой на вечеринки, и уж само собой разумелось мое присутствие, когда молодежь собиралась у нас. Я превратился в тапера. Впрочем, роль эта мне очень нравилась…
Нынче мне и самому кажется малодостоверной возможность уместить столько дел в течение 24 часов. Но от факта никуда не денешься: заканчивал гимназию, музыкой, как уже сказано, занимался упорно, футболом, понятно, тоже.
Миновал нелегкий, насыщенный, длинный, как век, семнадцатый год. Великая революция свершилась! В наследство молодой Республике Советов достались разруха, неразбериха, саботаж…
Голод, холод, болезни… Но нужно выжить! А «выжить» в революционном смысле означало не только защитить революцию от врагов, но и наладить нормальную жизнь во всем ее комплексе – с экономикой и культурой.
Вот почему голодные, неустроенные люди учатся игре на фортепиано, играют в футбол, ходят на лекции в университет. Все это, если и обесценилось, то лишь самую малость. Да и то потому, что кусок хлеба сильно подорожал. Нехватка его, разумеется, сказывалась повсюду…
Обычно в книгах о годах революции и гражданской войны пишут только в наиболее броском и ставшем уже привычным плане – политической борьбы, боевых сражений и экономических трудностей. Но была и другая сторона этого великого народного подвига…
Да, мы играли в футбол и не слишком сильно теряли зрителя. Первенства МФЛ разыгрывались планомерно: и в 1917-м и в 1918-м календари выполнялись неуклонно, не прерывались в самые тяжелые дни. Новое общество держало дисциплину, ибо стремилось сберечь и взять с собой в новую жизнь все истинно ценное, что создало старое.
К тому времени я закончил гимназию и поступил на работу в районный отдел народного образования. Обязанности здесь, правда, были не слишком большие и сложные. Именно поэтому я счел возможным еще и поступить на юридический факультет Московского университета.