Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле
Шрифт:
— Ты серьезно думаешь, что я знаю? — удивился я, впрочем, не очень, так как чувствовал, сколь мизерной стала моя особа и мое положение. — Понятия не имею. Готов пожертвовать тебе пять процентов от будущих гонораров за мой бестселлер, если ты сумеешь этообъяснить… После такого обучения ты должен быть прозорливее Шерлока Холмса. Давай, рассуждай! Все факты тебе известны не хуже, чем мне.
Он меланхолично покачал головой.
— Не знает, — сообщил он подсолнухам Ван Гога, до которых уже добралось солнце. Они отбрасывали желтоватый отблеск на мою смятую постель. Ноги у меня занемели от сидения
— У меня высокое давление и сахар, — заметил Грамер, вертя в пальцах стакан. — Но один раз не в счет. Да будет так. За наш умерший мир!
— Почему «умерший»? — запротестовал я.
Мы сделали по глоточку. Грамер поперхнулся, долго кашлял, отставил недопитое вино и потер себе щеку. Я заметил, как скверно он выбрит. Слабым голосом, словно за одно мгновение постарев на десять лет, сказал:
— Чем выше кто-то вознесся на своих компьютерах, тем ниже упал. Они сожрали все программы, — он ударил себя по карману, в котором лежало письмо от «Дядюшки Сэма». — Поминки. Конец эпохи.
— Почему? Если есть лекарства против обычных вирусов…
— Не городи чепухи. Какое лекарство воскресит труп? Ведь от всех программ на земле, под водой и в космосе не осталось ничего. Даже письмо они вынуждены были привезти на старом вертолете, потому что в новых типах все остановилось. В восемь с небольшим началось… А наши идиоты думали, что это обычная зараза.
— Везде одновременно?
Напрасно я пытался вообразить себе хаос в банках, на аэродромах, в учреждениях, министерствах, больницах, вычислительных центрах, университетах, школах, фабриках…
— Точно не известно, связи нет, но из того, что до меня дошло, получается, что сразу.
— Как такое могло случиться?
— Видимо, ты привез зародышевые формы, или споры. Зародыши начали лавинообразно размножаться, пока достаточная концентрация в воздухе, воде — всюду не вызвала их активизации. Лучше всего от опасностей были ограждены программы вооружения на Луне, ну а с земными дело у них пошло как по нотам. Тотальная битодемия. Паразитарный битоцид. За исключением всего живого, потому что на Луне они не имели дела ни с чем живым. Если б не это, вероятно, они ухайдакали бы нас вместе с антилопами, муравьями, сардинами и травкой вдобавок. Успокойся! Мне уже расхотелось читать тебе лекции…
— Если все обстоит так, как ты говоришь, то все начнется снова — по-старому.
— Конечно. Через полгода или через год найдут средство против Virus lunaris bitoclasticus [156] — напустят на него контрвирус, и мир опять полезет в очередную кабалу.
— Так, может, ты не потеряешь места?
— С меня лично хватит, — категорически заявил он. — Не то чтобы я не хотел, просто уже стар. Новая эпоха требует нового образования. Противолунной информатики и тому подобное. Вероятно, Луну подогреют термоядом, стерилизуют, правда, на это потребуются миллиарды, но расходы окупятся, будь спок.
156
Вирус лунный, пожирающий информацию (лат.).
— Чьи? — спросил я. Странный был этот Грамер —
— Чьи? — повторил он. — Как чьи? Всех изготовителей оружия, всех отраслей промышленности. Всех. Повытаскивают из архивов старые чертежи, сначала восстановят немного классических устройств, ракет и примутся за компьютерные трупы. Ведь все hardware [157] стоят, как законсервированные мумии. Только software черти съели. Подожди несколько лет. Сам увидишь.
157
вычислительные устройства (англ.).
— История никогда не повторяется один к одному, — заметил я и, не спрашивая, долил ему бурбона. Он выпил до дна, не поперхнулся, только лысина покраснела. В луче солнечного света, падающего через окно, играли маленькие блестящие мушки.
— Чертовы мухи, конечно, вышли целехонькими, — угрюмо выдавил Грамер, глядя в сад, где больные в ярких халатах и пижамах, как ни в чем не бывало слонялись по аллейкам. Небо было голубым, светило солнце, ветер играл кронами больших каштанов, фонтанные поливочные устройства мерно вращались, играя радугой в водяных брызгах, а тем временем один мир погибал и уходил в безвозвратное прошлое, а сменяющий его даже еще не показался на свет. Я не стал делиться с Грамером этой слишком банальной мыслью. Только разлил остатки вина.
— Хочешь споить? — сказал он, но выпил, отставил стакан, наконец встал, набросил на плечи пиджак и остановился, положив руку на дверную ручку.
— Если вспомнишь… знаешь, что… напиши. Сравним.
— Сравним? — повторил я, как эхо.
— Видишь ли, между нами говоря, у меня есть на сей счет свое мнение.
— Зачем я опускался?
— Отчасти.
— Так скажи.
— Не могу.
— Почему?
— Не имею права. Я, того, присягал. Служба — не дружба. Мы с тобой сидели по разные стороны стола.
— Но стола-то больше нет. Не будь таким служакой. Впрочем, могу дать слово, что буду держать язык за зубами.
— Ишь ты! Напишешь, издашь и будешь утверждать, что к тебе вернулась память.
— Ну хорошо. Беру в долю. Шесть процентов моего гонорара.
— Расписку дашь?
— Разумеется.
— Двадцать!
— Перетягиваешь струну.
— Я?
— Я уже и без тебя начал догадываться, что ты можешь сказать.
— Э?
Он занервничал. Видимо, знаниями-то его напичкали, а вот настоящей выучки не дали. Я решил, что он не слишком-то хорошо подходит к своей профессии, но вслух не сказал. Все равно он собирался на пенсию.
— Ну так говори… — буркнул он.
— Если скажу, цента не получишь.
За его спиной зеленел сад. По аллее на инвалидной коляске ехал старый Паддергорн с полуметровым рожком в руке, который он держал словно древко штандарта. Служитель, толкая кресло, попыхивал его сигарой. В нескольких шагах позади шел телохранитель Паддергорна в шортах, мускулистый, загоревший под бронзу, в белой шляпе с большими полями. Его лицо заслонял открытый цветной комикс. На свободном ремне болталась кобура и била его по бедру.