Г?ра
Шрифт:
— Ах, вот оно что! — воскликнула Шучорита, шутливо потрепав ее по щеке. — У тебя, оказывается, все обдумано заранее. Вот я скажу Биною. Время еще есть. Надо его, бедного, предупредить.
— Поздно предупреждать твоего бедного! — воскликнула Лолита. — Нет ему спасенья! Несчастья, которое было ему на роду написано, теперь не миновать. Остается только рыдать и биться головой об стену.
— Ты даже не представляешь себе, как я рада за тебя, Лолита, — сказала Шучорита, вдруг посерьезнев. — Я только молюсь о том, чтобы ты оказалась достойной такого мужа, как Биной.
— Ах вот как! А не следует ли кое-кому постараться быть достойным такой жены, как я? Ты поговори как-нибудь с ним, послушай, что он скажет, — сама пожалеешь, что была так слепа и не сумела оценить любовь такого большого, такого удивительного человека.
—
— Как это не нужна? Еще как нужна! — И Лолита так сильно ущипнула Шучориту за щеку, что та даже вскрикнула. — Твоя любовь мне всегда нужна, — лукаво добавила она, — и ты не имеешь права тайком от меня отдавать ее кому-то другому.
— И не отдам, никому не отдам! — воскликнула Шучорита, прижимаясь щекой к Лолитиной щеке.
— Никому? — спросила Лолита. — Правда, никому? Ты уверена?
В ответ Шучорита лишь покачала головой.
— Послушай, Шучи-диди, — сказала Лолита, чуть-чуть отстранившись, — ты ведь сама знаешь, дорогая, я не перенесу, если ты отдашь свою любовь кому-то другому. До сих пор я молчала, но сегодня хочу высказаться. Когда Гоурмохон-бабу ходил к нам… Нет, нет, диди, не красней, если уж я решилась сегодня, то все равно скажу все до конца. Хоть я никогда ничего от тебя не скрывала, но об этом, сама не знаю почему, говорить открыто не могла, и это мне было больно. Но теперь, когда я ухожу от вас, я не могу больше об этом молчать. Когда Гоурмохон-бабу только начал бывать у нас, я, помню, очень сердилась. Почему я сердилась? Ты тогда думала, что я ничего не понимаю — правда? Я заметила, что при мне ты даже никогда не произносила его имени, и от этого я злилась еще больше. Мне было невыносимо думать, что настанет время, когда ты будешь любить его больше, чем меня… Нет, сестра, дай мне договорить — ты даже не знаешь, как я от этого страдала! Ты и теперь не будешь говорить со мной о нем. Но я больше за это не сержусь. Как бы я была счастлива, сестра, если бы ты и…
— Лолита! Умоляю тебя, не говори таких вещей. От твоих слов мне хочется провалиться сквозь землю.
— Почему же нет, сестра, разве он… — начала было Лолита. Но Шучорита снова в сильном волнении перебила ее:
— Нет, нет, нет! Ты с ума сошла — что ты говоришь! Об этом и подумать нельзя.
Робость Шучориты рассердила Лолиту.
— Но, диди, ведь это уже слишком. Я внимательно наблюдала и могу тебя заверить…
Но Шучорита не дала ей договорить. Она вырвалась из рук Лолиты и выбежала из комнаты. Лолита побежала вслед за ней.
— Хорошо, я больше не буду говорить об этом, — пообещала она.
— Никогда, никогда не говори об этом, — умоляла Шучорита.
— Такого серьезного обещания дать я не могу, — ответила Лолита. — Придет время сказать — скажу, а нет, так нет. Это я, во всяком случае, тебе обещаю.
Последние дни Хоримохини неотступно следила за Шучоритой. Она буквально ходила за ней по пятам, так что не заметить этого было невозможно. И такая подозрительность и слежка стали для Шучориты просто невыносимы. Она раздражалась, но не могла сказать тетке ни слова. Сегодня после ухода Лолиты Шучорита в полном изнеможении села за стол и, закрыв лицо руками, заплакала. Пришел слуга и принес лампу, но она велела унести ее. Было время вечерней молитвы, и Хоримохини была у себя, но, увидев, что Лолита ушла, она, не окончив молитвы, спустилась вниз и вошла в комнату племянницы.
— Радхарани! — позвала она.
Шучорита поспешно встала, украдкой вытирая слезы.
— Что это значит? — спросила Хоримохини. И, не получив ответа, повторила злым голосом: — Я не понимаю, что означают все эти глупости?
— Тетя, — всхлипнула Шучорита, — зачем ты день и ночь следишь за мной?
— А ты сама не знаешь? Ты не ешь, плачешь — отчего бы это? Ты думаешь, я маленькая — ничего не понимаю.
— Уверяю тебя, тетя, что ты ничего не понимаешь. Ты так ужасно заблуждаешься, что для меня это с каждой минутой становится невыносимее.
— Ну что ж, — ответила Хоримохини, — если я заблуждаюсь, будь добра, объясни мне…
— Хорошо, я объясню, — сказала Шучорита, делая отчаянные усилия, чтобы побороть
Рыдания подступили ей к горлу, и она поспешно вышла из комнаты.
Хоримохини была ошеломлена.
«Ну дела, — подумала она про себя, — в жизни таких разговоров слышать не приходилось».
Тем не менее она дала Шучорите время немного успокоиться, прежде чем позвала ее ужинать.
— Послушай, Радхарани, — сказала она, как только Шучорита села за стол. — Я не маленькая. Меня с детства воспитали, как у вас принято говорить, в индуизме, и я немало слышала всяких мнений о нем. Ты же ничего об этом не знаешь и не понимаешь, что Гоурмохон просто морочит тебе голову, называясь твоим гуру. Я кое-что слышала из того, что он говорил. В его словах нет ничего такого, чему нас с детства учили. Он сам выдумал себе какое-то писание. Мне-то нетрудно разобраться, у меня ведь есть свой гуру. И мой тебе совет, Радхарани, держись-ка ты подальше от всего этого. Когда придет время, мой гуру займется тобой и наставит тебя в истинной вере — он у меня человек серьезный. И не бойся, я введу тебя в индуистскую общину. Не беда, что ты жила в брахмаистской семье. Кто узнает об этом? Правда, ты уже перестарок… но будто нет девушек, которые развиваются раньше времени. Да и кто в твой гороскоп смотреть станет! С деньгами все можно устроить. Я сама видела, как один парень из рыбаков за небольшие деньги превратился в писца. [57] Я введу тебя в дом таких почтенных брахманов, что никто и слова не посмеет сказать. Господи, да вся община у них из рук смотрит. Так что не придется тебе больше убиваться и лить слезы о своем гуру.
57
Речь идет о кастовой принадлежности: каста рыбаков (кайварта) — одна из низших каст в кастовой системе Индии, каста писцов (каястха) — одна из высших.
Когда Хоримохини завела это тщательно продуманное вступление, у Шучориты пропал всякий аппетит, ей казалось, что она не сможет проглотить ни кусочка. Но силой воли она заставляла себя есть, так как знала, что в противном случае ей придется выслушать еще более отвратительную лекцию.
Наконец Хоримохини заметила, что ее слова не производят на Шучориту должного впечатления.
«Совершенно не понимаю таких людей, — подумала она про себя. — То кричит до хрипоты, что она индуистка, а когда подвернулся такой случай, она и слушать не хочет… Ведь тут можно будет обойтись без покаяния, никто объяснений у нее спрашивать не станет. Придется только кое-кому немного сунуть, и она запросто войдет в правоверную общину. Ну, а если уж ей и это не нравится, то как она может вообще называть себя правоверной индуисткой?»
Хоримохини не потребовалось много времени, чтобы убедиться, что Гора — самый настоящий проходимец. И, размышляя над тем, что могло толкнуть его на такую нехорошую дорогу, она пришла к выводу, что причина крылась в красоте Шучориты и в ее богатстве. Чем скорее она сумеет спасти Шучи вместе с ее акциями и водворить в надежную цитадель, то есть в дом, принадлежавший когда-то покойному мужу Хоримохини, тем будет лучше для всех. Но для этого нужно уломать Шучориту, иначе ничего не получится. И Хоримохини принялась за работу. День и ночь твердила она Шучорите о своем бывшем доме, приводила всевозможные примеры необыкновенного авторитета, которым пользуется мужнина родня, рассказывала о самых невероятных поступках, которые сходили им с рук, о том, как ни в чем не повинные люди, осмелившиеся пойти против них, подвергались ужасным несчастьям, а те, кто пользовался их расположением, могли играючи есть кур, приготовленных мусульманами, и позволять себе многие другие вольности, а община смотрела на это сквозь пальцы… Все это она рассказывала длинно и подробно, приводя для пущей убедительности имена и полные адреса.