Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе
Шрифт:
— Ты не считаешь, что история семьи Буэндия — это символическое изображение истории Латинской Америки?
— Конечно считаю! История Латинской Америки — это суть романа, множество драм, бесплодных усилий и бесполезных поступков, так или иначе обреченных на забвение.
— Слушай, Габо, твой полковник, проигравший тридцать две войны, это намек на наши политические неудачи. А что бы случилось, если бы полковник вышел победителем?
— В романе один из приговоренных к смерти говорит полковнику Аурелиано Буэндия: «Вы еще увидите, как беспредельна ненависть к военным. Вы так долго нас ненавидели, так долго сражались с нами, что в конце концов стали такими же, как мы. Если дело и дальше так пойдет, ты станешь самым деспотичным и кровавым диктатором, каких еще не знала наша история».
— Я вспоминаю, Габо, когда ты только начинал писать и делал первые шаги в литературе, ты уже сочинял нечто подобное.
— Да. В романе «Дом». Я полагал, что вся история должна была проистекать в доме Буэндия.
— А как тебе работалось сейчас?
— Тяжело и радостно! Знаешь, Плинио, мне очень помогали друзья! Но не будь рядом со мной Мерседес, не было бы никакого романа. Нам нечего было есть, и я не знаю, как она умудрялась кормить семью в течение полутора лет, что я писал. Я работал день и ночь.
— Скажи честно, Габо, ты сам уверен в дальнейшем успехе «Ста лет…»?
— Уверен лишь в том, Плинио, что у романа будет хорошая критика. А как его будут читать, не знаю. Пока в Буэнос-Айресе он вызвал ажиотаж. Сомневаюсь, однако, что у него будет «широкий читатель». Его оценят только знатоки.
— А какова главная причина одиночества полковника?
— Он не умел любить! Ни один из Буэндия не был способен любить. Если человек не в состоянии оценить «чувство локтя», он всегда одинок.
— Макондо — это собирательный образ колумбийского селения?
— В общем это Аракатака и в чем-то Барранкилья. Однако Макондо не просто населенный пункт, это состояние духа.
— Были какие-то конкретные трудности в твоей работе?
— Было три невыносимо тяжких дня. Первый — когда я должен был начать писать. Второй — когда предстояло покончить с полковником и описать его смерть. И третий — когда я вдруг поставил последнюю точку. Было одиннадцать тридцать утра. Ни Мерседес, ни детей не было дома. Я метался по комнатам, не зная, что мне делать! Оборвал телефоны друзей, звонил кому только мог, но никого не застал. Я чуть было не рехнулся. Мерседес пришла домой в три часа дня. Она поцеловала меня, тогда я успокоился и сказал: «Дорогая, мы победили!»
Когда Габриель и Мерседес возвратились в Мехико, дома их ждали поздравительные телеграммы от друзей из Картахены. Особенно радостными и пространными были послания верных друзей юности из Барранкильи.
Первыми, кого Габриель Гарсия Маркес пошел повидать по возвращении в Мехико, были Хоми и Мария Луиса. Тут было все — смех, поцелуи, слезы радости. После чего победивший и ныне прославленный автор вручил своим закадычным друзьям свежий, еще пахнувший типографской краской экземпляр романа «Сто лет одиночества». На титульном листе была написана единственная строчка: «Хоми Гарсия Аскоту и Марии Луисе Элио».
Супруги ликовали, но одна мысль не давала покоя обоим: «Габо теперь стал таким знаменитым. Не скажется ли это на нем?»
— Друзья мои, мы с семьей уезжаем. Мне необходимо поездить по странам Латинской Америки. Кое-что повидать своими глазами, кое с кем познакомиться поближе.
— Теперь у тебя, дорогой Габо, будет иная жизнь, — с грустью сказала Марилу.
— Вы всегда будете в моем сердце. Но сейчас мне надо уединиться и писать. И не в Мексике. У меня уже полностью созрел план будущего романа «Осень патриарха». По структуре и языку он не имеет прецедентов в литературе Латинской Америки. В этом смысле я должен переплюнуть самого себя. Главный герой — фигура анонимная и вымышленная. У нас на континенте масса таких патриархов, или, лучше сказать, диктаторов.
— Но не думай, Габо, что ты окончательно порвал с кино. Теперь будут делать фильмы по твоим произведениям, — сказал Хоми.
— Коньо! Но писать для кино я больше никогда не буду!
В тот же вечер Габриель побывал и в доме Альваро и Кармен. С Альваро они виделись утром, когда тот встречал чету Гарсия Маркесов в аэропорту Мехико.
— Старик, я писал, старался, я, конечно, хотел стать знаменитым, но, карахо, я не знал, какое все это дерьмо! Так вот что такое быть знаменитым. Теперь я принадлежу не самому себе, а им…
— Привыкнешь, Габо. В конце концов, не на погост же тебя несут! Мишель де Монтень еще четыре века назад утверждал, что слава и покой суть две вещи несовместные. — Альваро Мутис чувствовал и радость, и огорчение — он уже знал о намерении Габриеля уехать в Испанию.
— Коньо, никогда не думал, что это так чертовски смердит. Еще труднее дышать, чем когда я возился с кино. Но, Альварито, дорогой, сейчас мне как никогда надо много работать. Столько глаз теперь устремлено на меня!
— Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему.Франсуа де Ларошфуко. Ты найдешь выход, Габо.
— Решено! Мы летим в Барселону. Латинская Америка завоевана. Карахо, согласись, Альваро, теперь пора покорять Европу! Для этого мне необходимо быть рядом с Кармен Балсельс. Она молодец!
— Это верно, Габо, я слышал, она уже договорилась во Франции о переводе «Ста лет…». А я буду здесь потихоньку подыскивать дом. В Сан-Анхель-Инн, конечно! Рано или поздно, я это твердо знаю, ты вернешься в Мексику. Я уверен! Ты не можешь жить без домовых. Гарсия Лорка был прав: «В Мексике много разных домовых». И потом, ведь именно здесь тебя посетила слава…
— Послушай, Альваро, а что происходит с твоим романом о Боливаре?
— Я утонул в море его переписки и прочих документов. История оставила их навалом. Сорок две тысячи писем! Когда он только успевал? Когда, я спрашиваю, ему было заниматься освобождением Латинской Америки? Похоже, надо считать, что я забросил эту затею.
— Тогда, Альварито, я заберу собранный тобою материал?
— В день проводов я с большим удовольствием поднесу тебе в дар все папки.
Если бы Гарсия Маркес знал, что происходило в ту минуту в душе Альваро Мутиса, поэта и друга писателя, сыгравшего в его жизни такую значительную роль, Габриель в тот вечер не покинул бы его дом так просто.