Габриель Конрой
Шрифт:
— Конечно, нет! — холодно отозвался Гемлин.
— Так на что же она намекает в своей записке? — спросил Гэбриель с озабоченным видом.
— Не знаю, — отозвался Джек. — Наверно, вы, по своему обыкновению, и тут что-нибудь напутали. Дайте-ка записку.
Гэбриель (не сразу). У меня ее нет.
Гемлин. А где же она?
Гэбриель (виновато). Я порвал ее.
Гемлин (не веря своим ушам). Порвали записку?
Гэбриель. Да.
Гемлин (после уничтожающего молчания). Скажите, вам никогда никто не советовал обратиться к врачу?
Гэбриель (простодушно, покорно). Да, многие находят, что я странно себя веду.
Гемлин (снова помолчав). Скажите,
Гэбриель (удивленно). Ничего!
Гемлин (раздумчиво). А ведь линчевателей натравил на вас его человек — правая его рука в Уингдэме. Я сам слышал, как он разжигал толпу.
Гэбриель (простодушно). Вот тут вы ошибаетесь, Джек. Дамфи — мне друг. Разработка рудника ведется на его средства. Я служу у него управляющим.
Гемлин. Ах, вот оно что! (Еще чуточку помолчав.) Скажите, Гэбриель, нет здесь поблизости благоустроенного сумасшедшего дома, куда можно было бы направить двух пациентов? Один — безнадежный хроник; другой — пострадал от неосторожного обращения с огнестрельным оружием.
Гэбриель (с глубоким вздохом). Вам вредно столько разговаривать, Джек! Отдохните. Скоро уже стемнеет.
Измученный приступами боли, следовавшими один за другим, Гемлин умолк.
Мало-помалу тусклый свет, проникавший в устье штольни сквозь кустарник и груды камней, сменился тьмой, и беглецы задрожали от охватившей их могильной сырости. Журчание воды, стекавшей тоненькими ручейками с земляных стен, казалось, стало громче. Гэбриель уже успел заметить, что рельеф лощины сильно переменился после землетрясения. Одна отлично знакомая ему горная выработка начисто исчезла. Осторожно опустив раненого на землю, он подполз к выходу и огляделся. Голоса и шум людских работ стихали вдали, солнце шло к закату; сумерки здесь совсем короткие; скоро они смогут, не страшась погони, покинуть убежище. Пробираясь обратно в штольню, Гэбриель вдруг обнаружил не примеченное им ранее отверстие над головой; оттуда просачивался сейчас слабый свет. Приглядевшись повнимательней, Гэбриель установил, что отверстие ведет в какую-то совершенно неизвестную ему выработку, проходящую прямо над их штольней; соединение обеих штолен произошло, как видно, в результате подземного толчка. Гэбриель знал здешние места как свои пять пальцев и был немало удивлен; у него и мысли не было, что здесь еще кто-нибудь мог старательствовать; между тем, по всем данным, таинственная выработка предшествовала самым ранним поискам драгоценного металла в Гнилой Лощине. Все еще изумленно озирая отверстие, Гэбриель вдруг почувствовал под ногой какой-то металлический предмет. Он нагнулся и поднял наглухо запаянную жестяную коробочку размером не более банки из-под сардин, с надписью на крышке; что там было написано, Гэбриель не мог разобрать из-за темноты. Он направился назад, к устью штольни, где было посветлее, рискнул даже выйти наружу, но при всем старании не сумел ничего прочитать. С помощью острого камня он вскрыл коробку; к вящему его разочарованию, там не оказалось ничего, кроме сложенных бумаг и записной книжки. Сунув находку в карман куртки, Гэбриель возвратился в штольню. Вся его прогулка продолжалась не более пяти минут; однако, когда он подошел к месту, где оставил Джека, там никого не было.
9. ИЗ КАНАВЫ ПОДНИМАЕТСЯ ГЕКТОР
С минуту Гэбриель стоял недвижно, собираясь с мыслями; потом медленным шагом, тщательно оглядывая все углы, двинулся в глубь штольни. Пройдя так футов сто, он, к великому своему облегчению, обнаружил Гемлина; Джек сидел в боковом забое, прислонясь к стене. Он был лихорадочно возбужден и заявил, что все это время просидел на старом месте, где его оставил Гэбриель; тот не возразил ни слова, считая, что раненый опять бредит. Когда Гэбриель сказал, что настало время двигаться, Джек с готовностью согласился, подчеркнув при этом, что его переговоры с убийцей Виктора Рамиреса закончены и он может теперь с легким сердцем перебраться в сумасшедший дом. Гэбриель, не медля ни минуты, поднял Джека на руки и вытащил его из штольни. На свежем воздухе оба почувствовали себя лучше. Джек мирно покоился в могучих объятиях Гэбриеля и даже на время перестал жаловаться, что с ним обращаются, как с малым ребенком. А Гэбриель шел да шел вперед уверенным размашистым шагом горца; перебрался через канаву; одолел крутой подъем и вступил наконец под сень гигантских сосен Ручьевого холма. Здесь до самого рассвета беглецы могли считать себя в безопасности.
Набрав сосновых веток и благоухающей хвои, Гэбриель соорудил мягкое ложе для раненого, но, как он и предвидел, лихорадка Джека к ночи усилилась. Дыхание у него стало неровным; он принялся что-то быстро, сбивчиво рассказывать про Олли, про Рамиреса, про красавицу, портрет которой висел у него на шее, про Гэбриеля и вдобавок еще про какого-то никому не ведомого человека, существовавшего, как видно, лишь в его воспаленном воображении — Джек считал его своим доверенным лицом. Раз или два он принимался громко кричать, а потом, к величайшему ужасу Гэбриеля, пустился петь. Гэбриель не сумел вовремя прикрыть ему рот рукой, и Джек исполнил начальную строфу из популярной местной баллады. Стремительный горный поток, бурля и клокоча, словно аккомпанировал ему; раскачивающиеся на ветру сосны потрескивали и скрипели в унисон; долготерпеливые звезды над головой взирали безмолвно и сочувственно. Вдруг в лощине, внизу, — или то почудилось Гэбриелю? — словно эхом отозвался подхвативший песню голос. Гэбриель застыл от тревоги и от восторга одновременно. Уж не бредит ли он тоже? Или то в самом деле голосок Олли? Раненый рядом с ним не замедлил исполнить вторую строфу баллады; голос снизу с живостью отозвался. Сомнений больше не было. Гэбриель поспешно сгреб в кучу сухие ветки и шишки и зажег их. Пламя взвилось кверху; в зарослях кустарника послышался треск, показались две фигуры; еще через минуту, раньше, чем медлительный Гэбриель успел опомниться, задыхающаяся от бега Олли бросилась к нему в объятия, а верный Пит, еле сдерживая рыдания, упал на колени возле своего израненного, бесчувственного господина.
Олли первой обрела дар речи. Как всякая женщина в подобной ситуации, она прежде всего постаралась установить, что не несет никакой ответственности за все, что случилось, и потребовала выдачи виновников.
— Почему ты не сообщил нам, где вы находитесь? — спросила она самым капризным тоном. — И что вы делаете здесь, в темноте, в лесу? Как ты мог бросить меня одну в Уингдэме? Почему ты не позаботился разжечь костер, пока я не запела?
А Гэбриель, как и всякий мужчина в подобной ситуации, даже и не подумал отвечать на ее вопросы, а только повторял, сжимая ее в объятиях:
— Ах ты, моя малютка, пришла наконец к братцу Гэйбу, благослови тебя господь!
Ну, а мистер Гемлин, как всякий сумасшедший — мужчина ли, женщина, неважно в данном случае, — гнул свое: для начала он возобновил прерванные было вокальные упражнения.
— Он бредит, Олли, — виновато объяснял Гэбриель, — у него рана в ноге. Пытался спасти меня, хотя я этого нисколько не заслуживаю. Это ведь он пел давеча.
Тут Олли, повинуясь непреложным законам женского поведения, разом перешла от праведной непогрешимости к самой непростительной опрометчивости. Она кинулась к лежавшему Гемлину.
— Ах, что с ним, Пит? Он не умрет?
И Пит, не веривший ни в чье врачебное искусство, кроме своего, ответил озабоченно:
— Дела так себе, мисс Олли, это уж факт; но раз я здесь, я буду его лечить. С благословения всевышнего, понадеемся на лучшее. Ваш брат добрый человек и смыслит кое-что в уходе за больными, но, чтобы пользовать массу Джека, ему не хватает профессиональных навыков.
Пит расстегнул саквояж, извлек оттуда походную аптечку и принялся рыться в ней с видом домашнего врача, вызванного к больному, увы, после того, как самонадеянный деревенский лекарь наделал уйму досадных промахов.
— А как же ты разыскала нас? — спросил Гэбриель, безропотно уступая Питу роль сиделки. — Откуда ты узнала, где мы прячемся? И как решилась пуститься на поиски? Впрочем, ты ведь у меня умница, Олли, и такая смелая девочка!
Гэбриель с обожанием поглядел на сестру.
— Только я проснулась в Уингдэме, Гэйб, и узнала, что Джек уехал, вдруг, откуда ни возьмись, является ко мне адвокат Максуэлл и задает целую кучу вопросов. Я сразу поняла, Гэйб, что ты что-нибудь да натворил, и, прежде чем отвечать, заставила его все рассказать мне по порядку. Я пришла просто в ужас, Гэйб! Тебя обвиняют в убийстве! Да ведь каждый знает, что ты и мухи не обидишь! В убийстве этого мексиканца! (Я сразу невзлюбила его, Гэйб; если бы ты в то время получше присматривал за мной, вместо того чтобы лечить ему ногу, вообще ничего бы не случилось!) А Максуэлл — свое: спрашивает меня про Жюли, не враг ли она тебе? Но я-то ведь отлично знаю, Гэйб, что она любит тебя больше всего на свете! В общем, всякая такая ерунда! Когда он понял, что ничего от меня не добьется, то сказал Питу, чтобы мы поскорее ехали к тебе, что виджилянты хотят захватить тебя прежде, чем начнется судебное разбирательство; что он будет требовать, чтобы тебя перевели в другой округ; но что они никогда не решатся тронуть тебя, пока буду я, — поглядела бы я, как они посмели бы! — и чтобы мы ехали сию же минуту! И Пит — белее человека, чем этот старый негр, я еще не видывала, Гэйб! — сразу сказал, что едет со мной; он хотел разыскать Джека; он сказал, что для того, чтобы схватить тебя, им придется сперва убить Джека: и мы поехали, Гэйб! Приехали мы — тебя нет; и шерифа нет; и виджилянтов нет; главных всех убило землетрясением, остальные — попрятались. (Какое страшное землетрясение, Гэйб! А мы в пути и не заметили его совсем!) И тут подходит китаец и дает нам твою записку…