Габриэла, корица и гвоздика
Шрифт:
— Он далее не был католиком, сеньор Маурисио.
— Но почему он не подумал, прежде чем улечься с замужней женщиной, о незапятнанной чести ее мужа? — спросил адвокат.
— Женщина — это соблазн, это дьявол; из-за нее мы теряем голову.
— И вы думаете, что она сама ни с того ни с сего бросилась ему в объятия? Что он, бедняга, ничего не сделал для этого?
Присутствующих увлек спор между двумя уважаемыми интеллигентами адвокатом и Жоаном Фулженсио, из которых один держался строго и агрессивно, выступая как непреклонный блюститель морали, а другой добродушно улыбался,
Жоан Фулженсио не считал, что Синьязинья могла сама броситься в объятия дантиста. Очевидно, он говорил ей любезности, вполне возможно. Но, спрашивал он, не является ли это первой обязанностью хорошего дантиста, который должен вежливо обходиться с пациентками, перепуганными его инструментами, бормашиной и этим страшным креслом? Осмундо был хорошим зубным врачом, одним из лучших в Ильеусе, кто станет это отрицать? Но кто будет отрицать и то, что зубные врачи внушают всем страх?.. Потому нелепо осуждать любезность врача, который хочет создать соответствующую обстановку, прогнать страх пациента, внушить доверие.
— Обязанность дантиста — лечить зубы, друг мой, а не читать стихи красивым пациенткам. Я уже говорил и повторю еще раз, что безнравственность, свойственная большим городам, грозит воцариться и у нас. Ильеусское общество пропитывается ядом, или, вернее, грязью разложения…
— Это прогресс, доктор…
— Этот прогресс я называю безнравственностью… — Он обвел бар свирепым взглядом. Разиня Шико даже вздрогнул.
Послышался гнусавый голос Ньо Гало:
— О каких нравах вы говорите? О балах, о кино?.. Но я живу здесь уже больше двадцати лет, и всегда в Ильеусе были кабаре, пьянство, азартные игры, женщины легкого поведения… Все это не сегодня появилось. Это было всегда.
— Но посещали кабаре, пьянствовали и играли в азартные игры мужчины. Я не могу сказать, что одобряю их поведение, но оно не так сильно разлагает семью, как клубы, куда молоденькие девушки и дамы ходят танцевать, забывая о семейных обязанностях. Кино — это школа распутства…
Тогда капитан поставил другой вопрос: как мог мужчина — и это тоже дело чести — отвергнуть красивую женщину, если эта женщина, считающая его похожим на святого, взбудораженная его словами и одурманенная ароматом его черных кудрей, пала в его объятия, ибо, вылечив ей зубы, он навеки ранил ее сердце? У мужчины тоже есть своя честь. По мнению капитана, дантист сам был жертвой; он скорее достоин сострадания, чем осуждения.
— Как бы вы поступили, сеньор Маурисио, если бы дона Синьязинья, божественно сложенная дона Синьязинья, в одних черных чулках бросилась вам в объятия? Побежали бы звать на помощь?
Некоторые из слушателей — араб Насиб, полковник Рибейриньо, даже седовласый полковник Мануэл Ягуар — подумали над заданным вопросом и решили, что ответить на него невозможно. Все они знали дону Синьязинью, не раз видели, как она с серьезным и сосредоточенным видом в глухом платье переходит площадь, направляясь в церковь… Разиня Шико, забыв о том, что ему надо обслуживать посетителей, вздохнул, представив себе обнаженную Синьязинью, бросающуюся ему в объятия. Но тут на него обрушился Насиб:
— А ну поворачивайся, парень. Это еще что за новости?!
Сеньор Маурисио уже полностью почувствовал себя в суде присяжных. Vade retro![50]
Дантист, правда, не был тем невинным юношей, каким его описал капитан (он чуть не назвал его «уважаемый коллега»). Но, чтобы ответить Маурисио, капитан обратился к Библии, этой книге книг, и упомянул для сравнения Иосифа…
— Какой Иосиф?
— Тот, которого искушала жена фараона…
— Ну, этот тип был, видно, неполноценным… — рассмеялся Ньо Гало.
Маурисио испепелил его взором.
— Такие шутки тут неуместны. Вовсе он не был невинным агнцем, этот Осмундо. Может быть, он был хорошим дантистом, но, несомненно, представлял угрозу для ильеусских семей…
И он обрушился на Осмундо так, будто находился перед судьей и присяжными: верно, что Осмундо хорошо изъяснялся и изысканно одевался, но к чему эта элегантность в городе, где фазендейро расхаживают в бриджах и высоких сапогах? Не является ли она доказательством упадка нравов и морального разложения?
Уже вскоре после его прибытия в город выяснилось, что он отлично танцует аргентинское танго. А все этот клуб, куда по субботам и воскресеньям девушки, юноши и замужние женщины приходят скакать… Этот самый клуб «Прогресс», который лучше было бы назвать «Клубом разврата»… Там ведь все теряют остатки стыда и скромности. Этот мотылек Осмундо влюбил в себя за восемь месяцев пребывания в Ильеусе с полдюжины самых красивых девушек, порхая с легким сердцем от одной к другой. Однако девушки на выданье его не интересовали, он хотел обладать замужней женщиной, чтобы кормиться на дармовщину за чужим столом.
Осмундо — один из тех бездельников, которые начинают появляться на улицах Ильеуса.
Он откашлялся и склонил голову, как бы благодаря за аплодисменты, которые часто раздаются в суде, несмотря на неоднократные запрещения судьи.
Но и в баре тоже зааплодировали.
— Хорошо сказано… — одобрил фазендейро Мануэл Ягуар.
— Без сомнения, — поддержал его Рибейриньо, — Жезуино подал хороший пример, он поступил как следовало.
— Не спорю, — сказал капитан. — Но, по сути, вы, сеньор Маурисио, и многие другие против прогресса.
— С каких это пор прогресс означает безнравственность?
— Вы против прогресса, и не говорите мне о безнравственности в городе, где полно кабаре и падших женщин, где каждый богатый человек имеет содержанку. Вы против кино, клубов, даже против семейных вечеринок. Вы хотите, чтобы жены не выходили из кухни…
— Домашний очаг — цитадель добродетельной женщины.
— Что касается меня, то я не против клубов, — заявил полковник Мануэл Ягуар. — Я даже люблю сходить в кино, посмеяться, когда идет веселый фильм. Правда, шаркать ногами — это уж увольте: я не в том возрасте. Но это одно, и совсем другое — считать, что замужняя женщина имеет право обманывать мужа.