Гадкие лебеди кордебалета
Шрифт:
— Ничего об этом не знаю.
То же самое произнес Эмиль, когда я снова села напротив него и спросила про часы.
Я мрачно посмотрела на Мари, которая стояла вздернув подбородок и уперев руки в бока.
— Конечно! Он подарил мне штук десять часов, и я их все заложила.
— Да или нет, Антуанетта?
— А почему ты думаешь, что я бы тебе сказала?
Как меня раздражает ее постоянная долбежка! По-моему, она хочет доказать его вину сильнее, чем желает счастья мне. Может быть, она так увлечена этим, потому что не хочет делить меня с Эмилем?
На следующий вечер она завела ту же
— Отчим Эмиля Абади, месье Пикар, сегодня выступал в суде. Он назвал Абади… — она нашла нужное место в газете, — «дурным парнем, у которого всегда были деньги на женщин и выпивку, хотя он ни дня в жизни не работал».
Я развернулась и посмотрела ей в глаза.
— Он ненавидит Эмиля.
— Антуанетта, послушай меня. Просто послушай. Представь, что Эмиль Абади может оказаться не тем, кем ты думаешь. — Она откашлялась и прочитала вслух: — «Под присягой месье Пикар заявил: „Как-то раз этот парень, будучи пьяным, угрожал моей жене ножом, потому что она отказалась налить ему еще вина”. Мадам Пикар подтвердила эти показания».
Наверное, я побледнела, потому что Мари вдруг потянулась ко мне и нежно погладила по руке. Я собрала все свои силы, стараясь, чтобы голос не дрожал:
— Она просто врет ради мужа, потому что она за него. А вот ты так не делаешь, значит, ты против меня.
Она опустила руку и прикусила губу. Кажется, мне стало чуть-чуть стыдно за эти упреки. Но она хотя бы заткнулась.
День жаркий и душный, а в зале суда еще хуже, чем на улице. Я вся мокрая, от людей на галерее воняет табаком, чесноком и потом. Желудок у меня сжимается. Я мечтаю как можно быстрее пережить этот день и думаю, не врезать ли локтем парню, который решил воспользоваться теснотой и прижаться к моему бедру.
Зал длинный и узкий, судьи сидят в противоположном конце. Вдоль боковой стены, под высокими окнами, ожидают присяжные. Они поглаживают усы, стряхивают пылинки с сюртуков и пытаются выглядеть солидно. Я перевожу взгляд с одного присяжного на другого. Как и говорил Эмиль, все они из тех типов, кто восхищается бароном Османом. Он, видите ли, снес дома для бедных, чтобы сделать бульвары шире. Такие верят, что бедняки не едят мяса каждый день только потому, что тратят все деньги на танцы и выпивку. Напротив них сидят адвокаты, герои суда, по выражению Эмиля. А за ними на возвышении — залитая безжалостным светом клетка, куда поместят Эмиля и Пьера Жиля.
Толпа начинает шуметь. Хорошо одетые дамы, сидящие на первых двенадцати скамьях, встают. Зеваки на галерее поднимаются на цыпочки, чтобы лучше видеть, тычут куда-то пальцами. Эмиль и Пьер Жиль, беспомощно моргающие от яркого света, появляются в клетке. Каждого держит за руки охранник. Мгновением позже все переводят взгляды на трех судей.
В другой день я бы посмеялась над этими странными господами. На каждом шапочка, похожая на обрезок трубы, тяжелые красные мантии спереди отделаны широкими полосами белого меха с черными точками. Председательствующий судья не успел еще занять свое место под большим резным распятием, а пот уже ручьями стекает по его лицу. Я смотрю в окна, закрытые занавесками, на небо за ними и мечтаю, чтобы грянул
Эмиль вчера объяснил мне, что тут будет происходить. Сначала месье Альбер Дане, его адвокат, произнесет последнюю речь, потом адвокат Пьера Жиля будет врать напропалую, потом судья подведет итог и присяжные вынесут свой вердикт, а затем и приговор, Эмиль несколько раз повторил, что месье Дане старается изо всех сил и костлявые господа в черных костюмах его слушают.
Вот месье Дане подходит к присяжным и твердо смотрит в лицо этим строгим людям.
— Прокурор просил вас обратить внимание, что Эмиль не отрицает, что был в Монтрёе в день смерти Элизабет Безенго. По его мнению, это говорит о том, что Эмиль признает свою вину. В какой-то степени это верно. Но, уважаемые присяжные, вы были введены в заблуждение. Прокурор предположил, что юноша сознаётся в убийстве, тогда как на самом деле он виновен всего лишь в попытке шантажа. Приняв другую точку зрения, вы погрешите против истины.
Он продолжает. Штаны в пятнах крови, по его словам, могли быть только на преступнике, который ударил ножом в сердце почтенную мадам Безенго.
— Много написано о геркулесовой стати Эмиля. Могу заверить вас, что все усилия инспектора ни к чему не привели. Штаны, которые сидят на Пьере Жиле как влитые, не налезают Эмилю Абади выше колен.
После этого месье Дане снимает свою мантию и, держа ее за воротник, медленно поворачивается вокруг себя. Снова обращаясь к присяжным, он говорит, что имеет примерно то же сложение, что и Пьер Жиль, и что на нем сейчас рубашка, в точности соответствующая по размеру окровавленной.
— Соглашусь, она сидит не лучшим образом, но все же ее можно носить. И уж тем более такую рубашку мог бы надеть изгнанный из семьи безработный юноша, то есть Пьер Жиль.
Потом он напоминает о показаниях трех свидетелей. Все они сказали, что отчим Эмиля — записной лжец, что он бьет жену и ее сына. Я чуть наклоняюсь вперед, чтобы лучше слышать. Месье Дане говорит два часа, объясняя, что все улики и показания против Эмиля ничего не доказывают.
Он достает из кармана платок и вытирает лоб. Затем говорит:
— Можем ли мы считать Эмиля Абади одним из убийц достойной госпожи Безенго? Прокурор велел вам ни минуты не сомневаться в этом. Я до сих пор слышу его слова, призывающие вынести вердикт без всякой жалости. Но разве можем мы сделать вид, что все детали этого дела ясны нам? Не вернее ли будет сказать, что мы еще никогда не сталкивались с таким неприятным и малопонятным делом? Эмилю Абади девятнадцать лет, и у него впереди вся жизнь. Его вина не доказана, уважаемые присяжные. Я напоминаю вам о клятве, которую вы дали, и о долге, который должны исполнить.
Я смотрю на лицо Эмиля. Может быть, великолепная речь месье Дане вселила в него надежду? Но он смотрит себе под ноги, плотно сжав губы. Он ничего не слышал? Он оглох от страха? Нет. Он просто притворяется несчастным юношей, заслуживающим милосердия.
Адвокат Пьера Жиля выходит на то же место, что и месье Дане, и разводит руками.
— Зачем, — говорит он, — юный Пьер Жиль стал бы рассказывать о ноже, который может доказать его вину? Ответ может быть только один. Пьер Жиль — не убийца.