Гадкие лебеди кордебалета
Шрифт:
— Это тот парень, с которым ты ночами таскаешься? — спросила маман.
— Это не Эмиль.
Мари тихонько подвинула ко мне газету.
— Свидетели видели, как он заходил в кафе. Они вдвоем заходили.
— Убил второй, Пьер Жиль.
— Это тебе сказал Эмиль Абади?
— Это правда, и я это знаю. — Я вздернула подбородок и посмотрела на маман и Мари. — Мне было видение. Рука Пьера Жиля на рукояти ножа.
Мари как рыба открыла рот, потом закрыла. Видно было, что есть еще кое-что.
— Говори уж, раз начала.
Она снова коснулась
— Тут сказано, что Эмиль Абади был любовником этой Безенго.
Мама нашла бутылочку, сделала длинный глоток и облизала губы.
Эмиль вдруг прячет лицо в ладони. Трясет головой.
— Мне просто нужны были деньги, — стонет он. И добавляет, не поднимая глаз: — Я все время трачу то, что у меня есть. Ни одного су не отложил.
Мне лучше всех известна его щедрость, но я молчу.
— Я тебя разочаровал. — Эмиль смотрит на меня сквозь пальцы.
Чего он ждет? Придушенного «нет»? Кивка? Я чувствую какое-то натяжение внутри. Как будто моя привязанность к нему дала слабину, и он пытается ее восстановить. Пусть лучше расскажет об этой Безенго. Может быть, все те разы, что мы были вместе — на диване или на лестнице, когда он прижимал меня спиной к каменной стене, — это было не по-настоящему?
Он опускает руки и смотрит мне в глаза.
— Однажды у меня совсем не было денег. Брюхо сводило от голода. — Он облизывает губы. — А Жиль начал хвастаться, что как-то получил пятьдесят франков от одной старухи-служанки всего лишь за то, что она спустила перед ним панталоны, а он об этом помалкивал.
И вот они с Пьером Жилем решили отправиться в Монтрёй в надежде припугнуть Безенго: «Если не отвалишь нам сотню франков, то Эмиль расскажет твоему муженьку, какая ты шлюха».
— Она и правда приглашала меня к себе, усаживала, наливала коньяк, расстегивала штаны, ласкала, — говорит он. — Но, Антуанетта, клянусь, это все было еще до тебя. Ей-богу. Очень давно.
Я глубоко и медленно дышу и представляю Мари на месте мухи, ползущей по стене. Даже эта муха, глазастая и вечно во всем сомневающаяся, убедилась бы, что его слова совпадают с написанным в газетах. И разве он не рассказал мне про Безенго сам, без моих вопросов? Муха решила бы, что он не врет. Газовые лампы вспыхивают на мгновение, освещая серую штукатурку.
— Нет, ты меня не разочаровал, — произношу я.
— Я боялся, что ты можешь найти себе другого дружка, понимаешь? Ты говоришь, что нам надо бы снять свою комнату… и я подумал, что мог бы кое-что добавить в мешочек у тебя в шкафу.
Он продолжает свой рассказ, как Безенго только засмеялась в ответ на их угрозы и хлестнула его грязной тряпкой. Сказала, что ее мужу до этого нет никакого дела и платить она не станет. Говорите ему все что угодно. Плеснула им немного коньяка и стала вытирать стойку. Пьер Жиль грохнул по столу кулаком и долго ругался. Дескать, не за глотком же какой-то бурды они потащились аж в Монтрёй. Он, мол, знает, где тут стоит несгораемый шкаф.
— Эта старая сука мне нисколько не нравилась, —
Он допил коньяк и собрался уходить. А Пьер Жиль никак не мог успокоиться и называл Эмиля тряпкой.
Охранник снова приблизился, и мы оба выпрямились и отодвинулись от решетки. Когда тот проходит мимо, Эмиль начинает качаться на стуле.
— Жиль сказал, что это будет просто… — он смотрит в потолок.
— Шантаж?
Он снова садится прямо.
— Ну да, шантаж. Я бы никогда не пошел с ним, если бы знал, что у него с собой нож. Клянусь, Антуанетта, это он убил.
Я киваю и чувствую, как расслабляются руки, плотно прижатые к бокам.
— Я тебе верю.
Впервые за все время я вижу слезы в глазах Эмиля Абади. Где-то в горле у него рождается странный всхлип — с таким звуком распахивается окно, — и он вытирает глаза ладонью.
— Антуанетта, ты все, что у меня есть.
Я хочу его ободрить, хочу сказать, что суд выслушивает обе стороны, что там сидят умные люди, которые должны докопаться до истины, но я понимаю, что его не зря посадили вместе с мясником с рю Фландр и итальянцем, который заколол своего брата. Хотя дверь за мной плотно закрыта, я чувствую ледяное дуновение.
Эмиль трет лоб, качает головой, закрывает глаза.
— Когда нас сюда вели, Жиль шел передо мной вместе с инспектором. И инспектор сказал ему„, громко так, чтобы я точно услышал: «Я знаю, Жиль, что ты честный парень. Не мог ты никого убить. Это все Абади. Расскажи нам всю правду. А мы учтем твое признание, будь спокоен».
За спиной я слышу металлический скрежет. Ключ поворачивается в замке. Охранник, который привел меня сюда, бросает:
— Ваши тридцать минут закончились.
— Я же только что сел, — говорит Эмиль из-за двух решеток.
Охранник ухмыляется и складывает руки на пухлой груди.
— А нечего было курить.
Тюремщик хватает меня за руку и заставляет встать.
— Антуанетта, а завтра ты придешь?
Завтра воскресенье, и я уже договорилась с охранниками, что буду приходить каждое воскресенье. Я киваю и оглядываюсь, выходя из камеры.
— Завтра.
Я успеваю отойти шагов на десять, когда Эмиль кричит:
— Все, что у меня есть!
Я хватаюсь за сердце. Он доверяет мне, любит меня сильнее всех на свете!
Охранник отпускает меня.
— А ты знаешь, что он пойдет на гильотину?
Я собираю во рту слюну и плюю ему на начищенный сапог. Жестокий удар — и я падаю. Стоя на коленях, держусь за ребра и с трудом хватаю ртом воздух.
Мари
Я чувствую себя самым ничтожным созданием в мире. Плечом толкаю дверь в танцевальное фойе и проскальзываю туда, куда допускаются только постоянные посетители Оперы и лучшие из балерин, которыми эти завсегдатаи восхищаются. Крыскам там нет места. Нам не дают попробовать этой жизни.