Гагарин
Шрифт:
Мальчишки, по мере своих возможностей, вредили фашистам – разбрасывали по дорогам скрученные из гвоздей «ерши» и осколки бутылочного стекла, которые прокалывали шины автомобилей, затыкали тряпками выхлопные трубы двигателей. Однажды Юра подсыпал в танковые аккумуляторы каустической соды, и не признался домашним, кто его надоумил сделать это. Хорошо, что никто из маленьких мстителей не пострадал. Фашисты не делали скидки на возраст и обращались с детьми также безжалостно, как и со взрослыми. В качестве примера можно вспомнить хотя бы тринадцатилетнего жителя Клина Мишу Балакирева, которого оккупанты расстреляли за попытку украсть пистолет у немецкого офицера.
«Огромная беда, которая внезапно обрушилась на нашу семью, как и на всякую другую семью в стране, оставила в душе каждого из нас – от самых младших до самых старших – неизгладимый след, надолго определила всю нашу дальнейшую жизнь, – вспоминал Валентин Гагарин. – Мне кажется, что именно в то время мы жили, спаянные какой-то особой, не поддающейся выражению в обычных словах близостью друг к другу, особой бережностью и заботой друг о друге. Удивительная теплота была в наших отношениях. Мне кажется, что и Юру, своего родного брата, меньшего притом, лучше узнал и понял я как раз в годы войны. И, несмотря на большую разницу в возрасте, крепко привязались мы с ним друг к другу. Мне кажется еще, что некоторые черты Юриного характера, вернее, характера будущего летчика, космонавта Юрия Гагарина, – упорство в достижении цели, сострадание к горю других, готовность немедленно прийти на помощь, смелость и способность к отчаянному, но разумному риску, – намечались в то время, в дни войны».
Валентин Алексеевич вспоминал, как они ели картошку, взятую тайком от немцев из колхозного семенного хранилища, как по весне перетирали перезимовавшие в земле картофельные клубни, мешали с отрубями и пекли из этой массы оладьи, как собирали молодую крапиву, как ели корни лопуха. Хорошо еще, что в хозяйстве была дойная корова – можно было забелить крапивные щи молоком. Корова Зорька была любимицей Юры. Он сильно переживал, когда ее весной 1942 года запрягли в соху, чтобы вспахать огород (корова оказалась упрямой, тащить соху не хотела, и огород пришлось поднимать лопатами).
В начале марта 1943 года восемнадцатилетнего Валентина мобилизовали для сопровождения немецкого обоза, отправлявшегося из Гжатска в Германию. Следом за Валентином в Германию отправили пятнадцатилетнюю Зою. К счастью, и брату, и сестре удалось бежать. Валентин служил в танковых частях, а Зоя – в кавалерийской, помощницей ветеринара. Алексей Иванович, имевший серьезные проблемы со здоровьем, был взят на нестроевую службу в военный госпиталь, который находился в Гжатске.
В сентябре 1943 года Юра снова отправился в школу. «На четыре класса у нас была одна учительница – Ксения Герасимовна Филиппова, – вспоминал он. – Учились в одной комнате сразу первый и третий классы. А когда кончались наши уроки, нас сменяли второй и четвертый классы. Не было ни чернил, ни карандашей, ни тетрадок. Классную доску разыскали, а вот мела не нашли. Писать учились на старых газетах. Если удавалось раздобыть оберточную бумагу или кусок старых обоев, то все радовались. На уроках арифметики складывали теперь не палочки, а патронные гильзы. У нас, мальчишек, все карманы были набиты ими».
Перед тем, как оставить Гжатск, оккупанты разрушили его практически полностью. Журналист Илья Эренбург писал в статье «Судьба Европы», опубликованной в газете «Правда» 9 апреля 1943 года (как раз в день освобождения Клушино): «Слово “пустыня” вряд ли может передать то зрелище катаклизма, величайшей катастрофы, которое встает перед глазами, как только попадаешь в места, где немцы хозяйничали семнадцать месяцев. Гжатский район был богатым и веселым… Рядом с древним Казанским собором, рядом с маленькими деревянными домиками в Гжатске высились просторные, пронизанные светом здания – школа, клуб, больница… Теперь вместо города – уродливое нагромождение железных брусков, обгоревшего камня, щебня. Гжатск значится на карте – он значится и в сердцах, но его больше нет на земле. По последнему слову техники вандалы нашего века уничтожали город. Они взрывали толом ясли и церкви. Врываясь в дома, они выбивали оконные стекла, обливали стены горючим и радовались “бенгальскому огню”: Гжатск горел. В районе половина деревень сожжена, уцелели только те деревни, из которых немцы убирались впопыхах под натиском Красной Армии… Теперь мы видим, что фашизм принес захваченным немцами областям. Слово “смерть” слишком входит в жизнь, оно здесь не на месте, лучше сказать: небытие, зияние, и права старая крестьянка, которая скорбно сказала мне о немцах: “хуже смерти”».
После демобилизации Алексея Ивановича оставили в Гжатске для восстановления города. Он перевез на новое место не только семью, но и дом, который разобрал по бревнышку, а на новом месте собрал снова. Технически это довольно просто, если пронумеровать бревна, но трудов требуется много. Юра и Борис помогали отцу, у Гагариных вообще было принято приучать детей к труду с малых лет. «Ребята наши, видя, что родители без подсказки работают, тоже дружно тянулись за ними, – рассказывала Анна Тимофеевна. – Каждый из них свою работу знал. Валентин подрос – за ним было пригнать и угнать скотину в стадо, а потом вместе с отцом плотничал, починкой дома занимался. Зоя маленьких нянчила, потом помогала по хозяйству… Такое еще наблюдение: каждый должен чувствовать, что его работа нужна, что дело он делает необходимое, что без его вклада семейному коллективу нелегко будет справляться. Ребенок – человек чуткий… Ответственность любого серьезнее делает, основательнее – что взрослого, что ребенка».
Так Гагарины стали городскими жителями.
Юру приняли в третий класс базовой школы при педагогическом училище. Школа была четырехклассной, так что в пятый класс Юра пошел в среднюю школу Гжатска, которая находилась на Советской улице. Номера школа не имела, поскольку была единственной средней школой города. Располагалась она в двух уцелевших жилых домах, ветхих и совершенно неприспособленных для занятий. Зимой в классах приходилось сидеть в верхней одежде, было настолько холодно, что замерзали чернила. Один учебник приходился на нескольких учеников, писали школьники на чем попало, а вместо парт у них были столы, сколоченные из длинных досок. Но зато учителя были замечательными. Гагарин с большой теплотой вспоминал классную руководительницу Ольгу Степановну Раевскую и учителя физики Льва Михайловича Беспалова. «Лев Михайлович в небольшом физическом кабинете показывал нам опыты, похожие на колдовство. Нальет в бутылку воды, вынесет на мороз – и бутылка разорвется, как граната. Или проведет гребнем по волосам, и мы слышим треск и видим голубые искры. Он мог заинтересовать ребят, и мы запоминали физические законы так же легко, как стихи. На каждом его уроке узнавали что-то новое, интересное, волнующее. Он познакомил нас с компасом, с простейшей электромашиной. От него мы узнали, как упавшее яблоко помогло Ньютону открыть закон всемирного тяготения. Тогда я, конечно, и не мог подозревать, что мне придется вступить в борьбу с природой и, преодолевая силы этого закона, оторваться от земли, но смутные предчувствия, ожидания чего-то значительного уже тогда зарождались во мне».
Очень многое могут рассказать о человеке его любимые книги. На Юру произвел большое впечатление «Кавказский пленник» Льва Толстого. Ему очень нравился главный герой, офицер Жилин, смелый, настойчивый, привыкший добиваться поставленных целей. С Жилиным Юра сравнивал своего старшего брата Валентина, который тоже бежал из плена.
Юра рос артистической натурой – участвовал в работе школьного театра теней и драмкружка, учился играть на трубе в духовом оркестре Дома пионеров. Для читателей, плохо знакомых с советскими реалиями, нужно пояснить, что дома пионеров были учреждениями дополнительного образования, где дети могли заниматься в различных кружках и спортивных секциях. Но в школах тоже были кружки, чаще всего – драматический, технический и кружок юных натуралистов. В техническом кружке Юра с товарищами собрали летающую модель самолета, работавшую на бензиновом моторе. Лев Михайлович, руководивший этим кружком, похвалил ребят и сказал: «Быть вам летчиками!» В отношении Юрия Гагарина предсказание сбылось…
«Юра рос компанейским, учился хорошо, в этом ему память помогала, – вспоминала Анна Тимофеевна. – Он раз-два прочтет – уже чуть ли не наизусть помнит. Знаниями любил делиться, поэтому частенько занимался с отстающими. Вообще чувство долга у сына, у товарищей его было развито сильно. Оно сказывалось во всем, даже в том, как следил Юра за своим внешним видом. Пионер должен быть примером! Товарищи выбрали его председателем совета отряда. Каждый вечер он наглаживал свой пионерский галстук. В эту операцию он вкладывал особый смысл. А может быть, так оно и было? Ребенок, пережив оккупацию и повзрослев, особенно трепетно ценил все завоевания Советской власти, гордился ими, считал себя приобщенным к борьбе за свободу и независимость Отчизны. У меня такое впечатление, что Юра старался охватить все». Воспоминания матери перекликаются с воспоминаниями Ольги Степановны Раевской: «Учился Юра очень хорошо. От других ребят его отличала необыкновенная живость. Он был очень непоседлив, энергичен, всегда первым рвался к доске и схватывал буквально на лету. Его хватало на все: и на учебу, и на ребяческие проделки, и на участие в художественной самодеятельности. Помню его читающим с большим чувством стихи о Юрии Смирнове, декламирующим отрывок из романа “Молодая гвардия” – “Руки моей матери”, лихо отплясывающим русский танец или “Лявониху”. Если ставилась пьеса, Юра непременно играл в ней. В общем, был он, как говорят, один во многих лицах».
Валентин Гагарин рассказывал, как семья побывала на праздничном концерте, который школьники подготовили к очередной годовщине Октябрьской революции. Юра декламировал стихотворение, танцевал, играл на трубе, пел в хоре, читал отрывок из романа «Молодая гвардия». Все Гагарины радовались, за исключением главы семейства, который отчитал сына за то, что тот слишком «выпячивает себя» – и швец, и жнец, и на дуде игрец. «Для Юры этот урок не прошел даром, – пишет Валентин Алексеевич. – Нет, он не отказался от выступлений в художественной самодеятельности, но на сцене после этого вечера вел себя сдержанней и не рвался участвовать в тех номерах, которые кто-то мог исполнить лучше, чем он».