Галактическая полиция (Кора Орват 1)

Булычев Кир

– Когда?
– спросил Влас Фотиевич Нинелю, к которой испытывал определенную близость.

– Через два дня после меня, мы с тобой считали, Фотиевич. То есть две недели назад.

– А я этого не понимаю, - упрямо заявил Журба.
– Помню, как с Байдарских ворот ехали, кто-то сказал, что крепость покажет, - мы к крепости пошли, я над обрывом на перилах спьяну плясать начал. Я ведь как выпью - заводной... И полетел я птицей по чистому небу...
– В голосе Журбы заурчали слезы.

Конечно, более отдаленное от птичьего племени существо, чем Влас Фотиевич Журба, было трудно представить. Но это было не важно - интереснее для Коры был странный человеческий и даже русский феномен:

все здесь присутствующие, независимо от того, насколько они могли осознать, что произошло, с самим фактом перемещения из мира в мир вполне смирились. Для одних в том была Божья воля, для других - произвол судьбы, для третьих физический феномен, но никто не собирался бунтовать, восставать и бороться с Богом, судьбой-феноменом. Ждали. Ждали, пока Там решат, что делать дальше.

Когда Журба смахнул слезу, сопровождавшую воспоминание о его птичьем полете, хотя полет, конечно, был пьяным и безобразным. Кора, прежде чем обратиться к следующему, спросила:

– А в поездке - ну, в карете, в пролетке... вы были не один?

– Ни боже мой!
– откликнулся полицмейстер.
– Иннокентий Илларионович из Ялтинской городской управы...

Он оборвал себя, в глазках появилось загнанное выражение проговорившегося гимназиста.

– Не трать времени. Кора, - сказала Нинеля, - пошли дальше, а то до ужина прочикаемся.

Кора подошла к девушке, сидевшей на корточках, что выдавало ее, с точки зрения Нинели, восточное происхождение. Потому что она с убежденностью произнесла:

– Из татарок. Но эти... они с ней разговаривают, они ее Паррой называют. А так она языка не знает.
– Парра?
– спросила Кора. Девушка грациозно поднялась и встала перед Корой. Она была черномазой - это слово к ней подходило более других - с жирными, нечесаными волосами с воткнутым в них костяным гребнем. Смуглая кожа и мелкие черты лица, опущенные глаза как-то стушевывали лицо, делали его незаметным, прятали в сутолоке волос. Руки у девушки - а она была совсем молода - были слабые, с тонкими пальцами, они безвольно висели вдоль бедер. На безымянном пальце правой руки было тонкое золотое витое колечко. И Кора вдруг поняла, что эта девушка не ее современница, что она пришла из далекого прошлого. Может, она и есть та самая древняя принцесса, которая первой превратилась в птицу?

– Вы меня понимаете?
– спросила Кора по-гречески - когда-то она учила этот язык, увлекшись мифами Эллады, это было еще на Детском острове.

Парра подняла глаза. Глаза оказались карими, и лицо ее озарилось мгновением истинной потаенной красоты. Тут же ресницы опустились вновь. Парра не ответила.

– Она - готская принцесса, - сказал Эдуард Оскарович, который знал не только многое, но и то, о чем и знать-то вроде был не должен.
– Это был такой народ, о котором известно мало, - готы Крыма. О них упоминает автор "Слова о полку Игореве".

Кора вздохнула. Она помнила название этого стихотворения, но о чем оно и кто его написал - представления не имела, - то ли болела в тот день, то ли прогуляла урок.

– И она тоже попала сюда недавно?
– спросила Кора.

– Она не могла попасть давно, я же говорил вам, - ответил человек в толстых очках.
– Они все попали сюда, когда активно заработала установка Гарбуя. И она стала вытягивать сюда всех, кто погибал или пропадал без вести в точке соприкосновения наших миров.
– То есть сколько лет этой девушке? Наверняка больше пятисот.

Сообразив, что речь идет о ней, Парра сказала несколько фраз Коре. Язык звучал красиво, звучно, но Кора не все поняла.

– Так и запиши, - сказала Кора, - готская принцесса.
– Я уже написала, - ответила Нинеля.
– И должна сообщить о том, что у этой гражданки есть отношения с Покревским.

– А какое нам дело до этого?
– спросила Кора. Она еще не знала, кто из присутствующих Покрев-ский; оставался, правда, лишь молодой человек со страшным шрамом.

– Нам должно быть до всего дело, - сказала Нинеля.
– Мы с вами комитет по управлению соотечественниками за рубежом. Моральный уровень наших товарищей должен быть на высоте. Ведь не на пустом месте сидим, а на глазах у враждебной общественности. А вернемся домой, и нас спросят: а как вы себя вели, не уронили ли достоинство советского человека?

Кора даже открыла было рот, чтобы ответить этой законсервированной красавице, но сдержалась. Ее функция - наблюдать, запоминать и понимать, что происходит. А кто с кем спорит, кто за кем наблюдает - это ее не касается.

– Господин Покревский?
– спросила Кора, улыбнувшись притом и как бы ставя себя на сторону Покревского, который имел полное право дружить с любой готской принцессой.

– Я, - сказал молодой человек со страшным шрамом. Он продолжал лежать на земле, прикрыв глаза и разведя ноги в сапогах.

– Мне он не нравится, - сообщила Нинеля.
– Сволочь недобитая.

– Вы мне тоже не нравитесь, мадемуазель, - ответил молодой человек.
– Потому что вы шлюха.
– Ну вот, видишь!

– Расскажите нам о себе, - попросила Кора.
– Что считаете нужным.

– Я ничего не считаю нужным, - ответил молодой человек, а когда Нинеля заорала, чего он, видно, и добивался, то молодой человек приоткрыл правый глаз.
– Только не дотрагивайся, - закончил он свою речь.
– А то отвечу действием.

– Можно, я его?
– спросила Нинеля. Она не была уверена в себе признав главенство Коры и находясь в центре внимания, она предпочитала изображать подчиненную.

– Отставить!
– рявкнула Кора и не узнала своего голоса.

– Слушаюсь - отставить, - сразу покорилась Нинеля. И в глазках загорелось странное тяготение к Коре, в которой для Нинели воплотился идеал хозяйки. Ее можно любить, и ей можно подчиняться. Но Нинеля была схожа с дрессированной пантерой: послушна, пока видит хлыст. И не дай бог укротителю отвернуться!
– Расскажите о себе, - попросила Кора.
– Я нахожусь во сне, из которого не могу вылезти, - ответил Покревский.
– Не знаю, каково остальным, но для меня случившееся - это смерть и то, что наступает после смерти. Я даже думаю - тут, в чистилище, и смешиваются души разные - мы собрались вместе - и жертвы, и палачи. И вчерашние, и завтрашние. Был бы я человеком глубоко верующим, я бы забился в угол и молился, вымаливал себе прощение за грехи, и просил бы о праве уйти отсюда, от этих монстров.
– И Покревский обвел рукой присутствующих.

– Хорошо, - согласилась Кора, сказала громче, чтобы заглушить хруст зубов озлобленной атеистки Нинели.
– Давайте сейчас не спорить - мы же хотим понять наше положение...

– Независимо от того, чистилище это или уже ад, - вмешался Эдуард Оскарович.

– Мое жизнеописание, - сказал Покревский, - умещается в двух строчках личного дела: служил в пятнадцатом гренадерском Тифлисском, был дважды ранен, в чине поручика перешел на службу к генералу Корнилову, совершил с ним Ледовый поход, а после смерти генерала примкнул к дроздовцам. Карьеры не сделал - опять ранили...
– Покревский дотронулся до шрама, потом болел тифом... войну кончил ротмистром, командовал экскадроном. Когда большевики вошли в Крым, попал в засаду, спасался, прыгнул с утеса... попал сюда. Коня жалко. Конь меня столько раз спасал... А что касается этой девушки, несчастной и особенно одинокой, то прошу грязными руками к ней в душу не лезть.