Галантные дамы
Шрифт:
Некоторые утверждают, что когда женщина принимает неположенную позу, она не может зачать. Однако же многие женщины опровергают эти слова, говоря, что в странных, противоестественных и бесстыдных позах они зачинают даже лучше, нежели в дозволенной и общепринятой, да, кроме того, и удовольствия получают больше, особливо когда, по словам поэта, занимаются любовью more canino [10] , что, на мой взгляд, отвратительно; но полнотелые женщины, по крайней мере многие из них, предпочитают такую позу из опасения повредить грудь и живот.
9
«Я
10
По-собачьи (лат.).
Некоторые врачи утверждают, что хороша любая поза, но semen eiaculetur in matricem mulieris, et quomo-docunque uxor cognoscatur, si vir eiaculatur semen in matricem, non est peccatum mortale [11] .
Вы найдете диспут на эту тему в «Summa Benedicti», у врача-францисканца, весьма подробно описавшего все виды плотских прегрешений, о коих он слышал или читал. Тот, кто ознакомится с его опусом, узнает из указанного пассажа о многих извращениях, совершаемых мужьями с их женами. И еще пишет он о том, что quando millier est ita pingguis ut non possit aliter coire [12] только в определённой позе, non est peccatum mortale, modo vir eiaculetur semen in vas naturale [13] . По этому поводу многие говорят, что лучше мужьям воздерживаться от сношений c женами, когда у тех чрево полно (как поступают, к примеру, все животные), нежели осквернять брак подобным непотребством.
11
При том условии, что семя будет ввергнуто в матку жены; каким бы способом муж ни познает жену свою, он не совершит смертного греха, если направит семя в ее матку (лат).
12
Когда жена столь толста, что может совокупляться (лат.).
13
Не будет совершен смертный грех, если муж извергнет семя в естественное лоно (лат.).
Знавал я одну знаменитую римскую куртизанку по прозвищу Гречанка, бывшую на содержании у знатного французского вельможи. По прошествии некоторого времени захотелось ей увидеть Францию, проехавшись туда за счет сеньора Бонвизи, богатейшего лионского банкира родом из Лукки, который был в нее влюблен; прибыв в Лион, она первым делом стала расспрашивать об этом богаче и его жене, а главное, о том, не наставляет ли жена рога мужу, ибо, сказала она, «я в свое время обучила ее муженька стольким премудростям любви, что коли он все их показал и передал своей супруге, вряд ли она не поделилась сей наукою с другими: ведь ремесло наше, особливо когда им хорошо владеешь, столь зажигательно, что во сто крат приятнее заниматься им со многими, нежели с кем-нибудь одним». К тому же, добавляла она, эта дама обязана поднести ей богатый подарок за тяжкие труды, поскольку муженек ее, впервые поступив в школу любви, ровнехонько ничего не знал, не умел и не было ученика тупее и неповоротливее его; однако же она столь успешно обучила и наставила этого неумеху, что, верно, по возвращении супруга его прямо-таки не узнала. Жена банкира и в самом деле пожелала увидеться с этой куртизанкою и, переодевшись, тайком посетила ее, а та не постеснялась высказать ей все вышеизложенное, добавив к сему множество других, еще более непристойных слов, ибо стыдливость была ей неведома. Вот каким манером мужья выковывают острые ножи, дабы самим себе перерезать глотки, а иначе говоря, украсить голову рогами. Вот так-то Господь Бог и наказывает мужчин, оскверняющих святость брака; те же, кто отыгрывается за это на женах своих, достойны стократ более суровой кары, нежели эти последние. Так что я не удивляюсь суждениям того врача-францисканца, который называл брак почти адюльтером — в том случае, когда его оскверняют вышеописанным мною образом.
Вот отчего священникам нашим запрещено вступать в брак, ибо, ложась с женой и оскверняя таким образом свою чистоту, им после невозможно приближаться к святому алтарю. Мне доподлинно известно, что некоторые развратничают в постели с женой куда более смело, нежели гуляки со шлюхами в борделях; там, по крайней мере, мужчины опасаются подцепить дурную хворь и потому держатся оглядчивее иных мужей, которые беззаботно предаются бесстыдным забавам с женами своими, полагая их чистыми и безвредными и не боясь заразиться, хотя случается и такое; я и сам знавал мужей, награжденных позорной болезнью по милости жен, а впрочем, случается и наоборот.
Мужья, предающиеся недозволенным излишествам с женами, достойны осуждения, по мнению многих высокоученых докторов, ибо ведут себя в постели не как положено, скромно и пристойно, а распутничают, будто возлегли с наложницею, забывая о том, что брак заключается для исполнения супружеского долга и продолжения рода, а не для постыдных утех и блуда. Приведу в пример ответ императора Сейануса Коммода, иначе прозванного Анкусом Вером, супруге своей Домиции Кальвилле, попрекнувшей его тем, что он лишал ее многих плотских услад и ухищрений, осчастливливая ими куртизанок, распутниц и шлюх; вот что он сказал ей на это: «Смиритесь, возлюбленная супруга, с тем, что я удовлетворяю похоть мою с другими, ибо звание жены сообразно с достоинством и честью, но не с постыдным любострастием и развратом».
Не могу сказать (ибо так нигде и не отыскал), что ему отвечала на это жена его, императрица, но, надо полагать, ее мало удовлетворила сия благостная сентенция, и скорее всего она в сердцах возразила ему так, как сделали бы многие, если не все замужние женщины: «Пропади пропадом эта ваша честь, и да здравствует наслаждение! Ибо с ним жизнь куда приятнее, нежели с честью».
Нет никакого сомнения и в том, что большинство нынешних мужей, да и не только нынешних, согласятся с этим девизом, ибо для чего же они вступают в брак, если не для приятного времяпрепровождения и всяческого любострастия, для обучения жен своих разнообразным ухищрениям, и позам, и бесстыдным возбуждающим речам, дабы Венера, дремлющая в каждой женщине, от всего этого пробудилась и встрепенулась; но беда, коли супруга, переняв сию науку, пойдет на сторону — ждут ее тогда побои, наказания, а то и лютая смерть.
Во всем этом столь же мало смысла, как если бы кто-нибудь, вырвав бедную девушку из материнских объятий, лишил девственности и чести, а после, натешившись вволю, побоями принудил бы ее жить целомудренно и честно; поистине большей нелепости в мире не сыскать! Кто из нас не сочтет такого мужчину безумцем, достойным порицания?! И кто не осудит за эдакое многих мужей, которые развращают и растлевают собственных жен куда усерднее, нежели сделали бы это их возлюбленные, ибо законному супругу всегда сподручнее любовника заниматься сим ремеслом; ну а дамы, пристрастившись к эдаким упражнениям, начинают заниматься ими то с тем, то с другим по примеру опытного всадника, кому стократ приятнее вскочить на коня, чем какому-нибудь увальню неумелому. «Ну что за проклятое ремесло Венерино! — сетовала та же куртизанка. — Как примешься за него, так уж до самой смерти не отстанешь, до того прилипчиво!» Вот почему мужьям следует быть осмотрительнее и не обучать жен своих чему не следует, а уж коли обучили, не наказывать за то, что дамы слишком резво побежали по дорожке, на которую те сами толкнули их.
Тут следует сделать отступление, рассказав об одной красивой и благородной замужней даме, мне знакомой, которая отдалась некоему знатному дворянину как из любви, так и из ревности к другой даме, бывшей у него любовницею на содержании. Лежа с ним в постели и наслаждаясь объятиями, она сказала ему: «Ну вот, теперь я могу быть довольна, наконец-то я одержала верх над любовью вашею к такой-то». На что дворянин возразил: «Как может взять верх особа, подчиненная другому и под ним лежащая?» Дама, уязвленная в самое сердце, признает: «Да, вы правы». И тут же проворно из-под него выбирается и, не дав ему опомниться, подминает под себя и усаживается верхом. Вряд ли какой всадник или римский воин вспрыгивал на коня столь резво, как дама эта вскочила на своего кавалера и принялась за работу со словами: «Ну вот, теперь-то я смело могу сказать, что взяла верх над вами, поскольку сижу сверху!» Даме этой не откажешь в остроумии и в смелом бесстыдстве, с каким она обошла своего любовника.
Слыхивал я об одной необыкновенно красивой и добронравной даме, страстно приверженной любовным забавам, но притом столь гордого и независимого нрава, что она не переносила, когда мужчина ложился сверху и таким образом подчинял ее себе; такое она почитала за величайшее унижение и решительно отвергала сей вид покорности и рабства, стремясь всегда и во всем верховодить. И еще одного придерживалась неукоснительно: никогда не отдавалась она мужчине выше себя ростом, боясь, что он, употребив силу, станет вертеть, крутить и ломать ее, как ему вздумается; напротив того, выбирала только равных себе или же низкорослых, коими могла командовать и помыкать в постели, при любовной схватке, не хуже иного военачальника на бранном поле; всем им приказывала она знать свое место и не чересчур усердствовать, а не то прощай любовь или сама жизнь; ни один из них, что стоя, что сидя, что лежа, так и не смог добиться перевеса хоть в какой-нибудь малости, подчинив или унизив даму, если не было на то ее согласия. Отношусь с этим рассказом к суду и мнению тех кавалеров и дам, кого заботит сия сторона любви с ее позами, телоположениями и способами.
Дама эта могла распоряжаться подобным образом, не нанося ни малейшего ущерба хваленой своей чести и горделивому сердцу, ибо, по отзывам некоторых опытных в сем деле людей, существует множество всяких способов и средств добиться покорности и послушания.
Вот, не правда ли, жестокая, странная и нелепая причуда гордого женского нрава! Хотя, с другой стороны, и здесь имеется свой резон, ибо нет большего страдания для гордой женщины, чем сознавать себя униженной, попранной, растоптанной; каково ей, при ее достоинстве, думать: «Такой-то сунул меня под себя и всю измял, как тряпку, только что ноги об меня не вытирает, а действует иначе, но одно другого стоит».